— Как и ты, девочка, — ответила я на её рассказ.
Она сложила смуглые ручки на юбке. Никаких тебе кимоно и поясов-подушек, обычное шерстяное платьице с короткой юбкой, кофточка своей собственной вязки, из скрученных на веретене очёсков; толстые чулки, курчавая, словно у кинозвезды, головка. Явно спит на резиновых бигудях. Для здешнего октября одета весьма прохладно.
— Я больше не заложница за отца и жениха, — сказала она, глядя прямо в глаза. — Они следовали должному пути. Их белые сослуживцы воюют за свою жизнь, так их приучили. Но даже я знаю, что долг весомее, чем гора, а смерть легче, чем перо.
Необычно — и необычайно — хороша собой. Среди её соплеменников доминирует простонародный, так сказать, этнический подтип: более ширококостый, круглолицый и коротконогий. Маннами была изысканна от природы — её лицо словно сошло со старинных ксилографий, изображающих прекрасные лица и тела куртизанок. Чтобы убедиться в этом, не обязательно разоблачать её глазами, как я не хотела делать, и снова набрасывать на стан многослойные одеяния хэйанского периода; длинные же, гладкие, распущенные косы увёртывать в хитроумный узел и скреплять кинжального вида шпильками. Всем этим я, каюсь, согрешила в моих и её мыслях.
Ибо Маннами явно была сильным эмпатом.
— Ты уверена, что тебе нужно именно сюда? К женскому…хм… оператору? — уточнила я.
Надо сказать, что во время кризиса я порядком углубила своё образование в желаемую мной сторону. Университетам требовались любые деньги, какие они могли получить, а наше сообщество если и не было так богато, как об этом говорит молва, то, по крайней мере, не особо нуждалось в твёрдой пище.
— Когда я осталась без родных, меня направили к вам знающие люди, — ответила она, подняв на меня глаза с длиннейшими ресницами. Право, в них можно было затеряться, как в лесу, и утонуть, как в колдовском озере! И какие губы — она их не красила, естественный цвет был такой же, как и щёки, но чуть темнее.
Я хотела сказать: «Если тебе нужно избавиться от ребёнка — это запрещено». Только в этом не было никакого секрета, хотя скорбящие утробы чистили сплошь да рядом. И мои слова выглядели бы как вымогательство денег у сироты. За изматывающую работу с сукном цвета хаки лагерникам полагалась примерно треть зарплаты свободного гражданина — не больше.
Поэтому я не торопясь, выбралась из-за своего стола, заперла дверь смотрового кабинета и придвинула табурет к её стулу.
— Тогда мне не приходит в голову, что может быть неладно с такой молодой особой, — негромко проговорила я.
— В прежние годы вдова самурая должна была уйти в монастырь для таких, как она, или покончить с собой, — говоря это, девочка слегка закусила губу.
— Ты считаешь, что таков и твой путь?
— Не знаю, — ответила она так тихо, что мне пришлось читать по губам. — Когда меня выпустят после войны, идти будет некуда — говорят, нашу ферму в Сиэтле захватили бездомные. Замуж я не хочу ни за кого. И быть пылинкой на ветру — тоже.
— Это официальное заявление, что ли? — мои слова прозвучали слишком резко.
Маннами поняла и смысл, и интонацию.
— Можете считать и так. Администрация не будет возражать.
— Там, в вестибюле, скопилась небольшая дамская очередь, — ответила я. — С серьёзными и незаконными случаями я разбираюсь у себя дома.
Ничего подобного: смотровой и операционный кабинеты были и здесь, в клинике, причём очень даже неплохие. И для операций были отведены специальные дни.
Но нельзя же мешать одно с другим, верно? Эфир с хлороформом?
В общем, я выписала Маннами направление на чистку криминального заноса матки, достаточно подкреплённое диргским нелегальным золотым запасом, чтобы обеспечить лояльность лагерных охранников — с пулеметами на вышках или без оных.
Датированное завтрашним днём. Интуиция говорила мне, что тянуть дальше нельзя. И что ситуация не так проста, как может показаться с первого взгляда.
Хотя уж простой она не казалась никак.
Дети нашли верный путь друг к другу и сговорились. Вернее, не так. Вдобавок к переписке на грани фола ОН приобрёл привычку ложиться на подоконник девятого этажа и целиться в уличное кафе из прецизионной оптики. Говоря попроще — отличного армейского бинокля, каким в стране Стекольнии вооружают продвинутых десантников. Сам то ли не думал, что на него тоже будут любоваться — снизу, сверху и со всех сторон, — то ли твёрдо на это рассчитывал. Молва приписывает тайным совершителям судьбы непомерные возможности.
Только этот новоявленный Киану Ривз не учёл одного. Разумеется, ОН всем хакерам хакер — из таких, кто, по словам Трюга, может залезть в мошонку самому Папе Римскому и понудить Патриарха Стекольнского усесться на яйца. Но когда ОН затеял провокационную болтовню с Искоркой, даже не зная точно, придуривается она или нет. (А ведь было очень похоже. Вся Сеть и тем более всё Луркоморье полны вопросов типа «Как стать настоящим вампиром или классным колдуном» и платных приглашений к соответствующему действу. Наше официальное, между прочим, вполне «косит» под такие, отличие лишь в том, что мы не просим денег вперёд и не отвечаем на все вопли души подряд.) Когда Синди ответила ему — не скажу, чтобы всерьёз, она любит поиздеваться и повыламываться над простыми смертными, — но и без шутливого вранья. Тогда он взломал защиту как два пальца и вычислил наше физическое местообитание по скрину.
Ничего страшного: подобные адреса и создаются как прикрытие. Даже как своего рода реклама. Мы туда, можно сказать, только наведываемся — ночуем вдвоём, поодиночке или с клиентом. Играем с канокапчами, то есть с опознавательными значками в виде иероглифов, и игровым движком — вакабой. Живём и общаемся с себе подобными мы — фигурально, разумеется — посреди таких дремучих лесов, что легко скрывают один-единственный упавший лист. А убежища у нас в точках, по поводу которых никому из людей в голову не придёт, что они пригодны для существования. И это при том, что скрываться нам необходимо не более чем Министерству Государственной Опасности, чьё изящное голубовато-белое здание в стиле ампир и другое — десятиэтажный гранитный утюг с элитными магазинами в цокольном этаже — украшают собой лучший проспект столицы.
Разумеется, пока. Лишь дурно воспитанная лиса поселяется в норе с одним-единственным выходом. И даже двумя.
По всему по этому Трюг засёк подозрительно регулярные блики, поймал в свой собственный объектив человека, который лорнировал его милых сестрёнок, — а далее уж была пара пустяков.
Этельвульф — очень красивый малый, несмотря на слегка покрасневшие глаза типичного завсегдатая борделей… тьфу, борд. В самом деле есть нечто от Киану — восточное и с налётом сугубого аристократизма. Заурядные имя и фамилия, а также отчество. Особенно отчество — будто родителя хотят скрыть или намеренно выставить напоказ его отсутствие. В армии побывал, возможно, перенёс её как травму, но ничем особенным себя не проявил. Родные в других городах, в Стекольне проживает в качестве лица весьма неопределённых занятий.
