Следом засмеялись и трибуны — тем громче, чем дальше сидели от студентов, которым сдавать.
— На каждом из вас, — он неспешно обвел глазами наш ряд скамеек, — тоже будет такая же защита, которая выведет из строя вас, когда полученный вами урон окажется слишком большим. Так что не тратьте энергию на покровы и стихийные щиты, — добавил он. — Для успешного прохождения экзамена сосредоточьтесь только на атаках.
Это хорошо: потому что даже при всем желании я бы и не потратил энергию ни на покровы, ни на щиты — сначала стоит узнать, что это вообще такое. Пока он говорил, из открытых ворот вновь появились хозяйственники и деловито вынесли на дальний край арены вместительный ящик со сверкающими пластинами внутри. Последним неспешно вышел мужчина со списком и бородкой, который вызывал студентов в первой части экзамена.
— Зачем я на это подписалась… — пробормотала рядом Роза, теребя пальцами свои колени.
— Не нервничай, — шепнул я.
Она, казалось, даже не услышала. Да и Генка рядом подрагивал одновременно от волнения и нетерпения.
— Скажу честно, — Рогозин приложил огромную ручищу к груди, — за все годы, что проводился этот экзамен, еще никто не справился со всеми противниками. Так что ваша цель — продержаться как можно дольше и вывести из строя как можно больших, пока не выведут вас. Вы в любом случае окажетесь на песке, постарайтесь оказаться там в большой компании, — шрам снова растянулся по всей его щеке. — Ограничений по времени нет, — добавил Рогозин. — Ну, начинаем!
На этот раз он не ушел на преподавательские места, а направился к ящику с броней. Трибуны загудели еще взбудораженнее. Солдаты на арене, напротив, хранили невозмутимость.
— К сдаче экзамена приглашается, — торжественно начал мужчина со списком, — Голицын Станислав.
Видимо, пошли в той же последовательности, что и раньше. Голицын, заметно нервничая, спустился на песок и быстрым шагом направился к Рогозину, который без лишних слова достал из ящика сверкающую броню и ловко закрепил ее вокруг спины и груди студента. Закончив, он протянул Голицыну шлем, и уже в полном облачении тот прошествовал к центру арены. Солдаты неподвижно стояли в десятке метров от него, как вражеская армия с превосходящей численностью, и ждали команды атаковать.
В воздухе вдруг раздался громкий хлопок, похожий на выстрел. Стрелка секундомера тут же побежала, и солдаты кинулись к Голицыну, нападая все разом, словно пытаясь взять массой. Он мигом выставил руки им навстречу и полыхнул мощным потоком огня. Уловители вокруг арены яростно загудели, где-то на трибунах захлопали, а солдаты отшатнулись. У четверых, самых близких к нему, мгновенно покраснела броня — двое из них стали двигаться совсем медленно, будто безумно устали, а двое и вовсе свалились на песок как парализованные. С механическим треском на табло прокрутился последний ноль и остановился на цифре “2”, ведя теперь учет не БЭМов, а вынесенных противников.
— Валет, — довольно прокомментировал голос за спиной, — а то и выше…
— Ну Голицын же, сразу видно! — подхватил другой.
Один из голосов показался знакомым, и я покосился туда. На соседнем ряду, чуть правее и выше нашего, сидели два метателя ножей из столовой и увлеченно наблюдали за ареной.
Тем временам, разделившись на группы, солдаты атаковали Голицына сразу со всех сторон, заставляя его вертеться, как волчок, и пускать повсюду волны огня, от которых они как могли уворачивались. Уловители гудели все слабее, намекая, что его силы заканчиваются, а кольцо окружавших противников сжималось все теснее. Наконец, пока Голицын отбивался с одной стороны, к нему прорвались с другой. Он резко развернулся, однако, опережая его магию, подскочивший опасно близко солдат с силой саданул его в грудь. Броня заметно заалела. Слегка качнувшись, Голицын вызвал пламя и ответил огненным ударом ему в шлем. Противник упал на арену, невредимый, но неподвижный. В следующее мгновение к Голицыну подскочил другой солдат и энергично пробил ему по ребрам. Броня щедро залилась краснотой, будто ее раскрасили кровью, и Стас, как подрубленный, рухнул на песок, завершая свой экзамен. Остановившийся следом секундомер показывал две минуты двенадцать секунд, а табло сообщало о восьми поверженных противниках из двадцати.
— Неплохо, — нехотя признал Генка.
— А почему он упал после всего двух ударов? — спросил я. — Они же даже без магии.
— Потратил на вызов стихии слишком много сил, — пробормотала чуть успокоившаяся Роза.
На арене Голицын, отряхиваясь, поднялся с песка, абсолютно не поврежденный и крайне довольный. Сдав Рогозину защиту, он важно удалился под трибуны. Солдаты тоже поднялись, готовясь встретить следующего студента. На табло с треском обнулились цифры, и мужчина со списком зачитал новое имя. Участвующих в этой части оказалось немного — больше половины первокурсников отказались. Да и сам экзамен шел очень быстро. Время, конечно, было неограничено, но большинство сдающих продержались от силы с минуту. Трибуны гудели куда громче, чем до этого, отмечая оживленными воплями каждое упавшее на песок тело — будь то солдат или студент — казалось, им без разницы, лишь бы кто-то падал. Подозреваю, в этом и смысл подобных зрелищ.
— Это десятка…
— А это не больше, чем семерка, — не умолкали комментаторы за спиной.
— А она, может, и дама…
Под гудение уловителей Ева Островская щедро осыпала противников молниями.
— Что будешь делать? — Генка внезапно повернулся ко мне.
— Это живые люди, — ответил я, следя, как сразу двое солдат рухнули на песок, — а не бездушный манекен. Даже у самых чурбанов есть эмоции.
— Но их же двадцать, — заметила Роза, чьи пальцы нервно подрагивали. — А я читала, что менталист может работать только с одним потоком эмоций…
Надо потом взять у нее эту книжку — вдруг там найдется то, до чего я еще не дошел сам.
— Значит, — подытожил я, — поймаю общую эмоцию. С толпой только так…
Так даже и проще: в толпе будто стирается индивидуальность, все заряжаются общим настроем, эмоции захлестывают, а разум отключается. Из множества людей там словно рождается один новый человек — усредненный, упрощенный, впечатлительный, взбудораженный и уж точно не самый умный. Теоретически можно повести за собой целое войско, если их всех зацепить на один крючок. Главное — найти общую и притом достаточно сильную эмоцию, чтобы она могла их объединить. Размышляя, я уставился на бегающих по арене солдат — одни двигались раздраженно, уже порядком устав уворачиваться от магических ударов, другие нападали основательно, пытаясь справиться с целью как можно скорее, а третьи боевито наскакивали, словно и сами были не прочь наподдать. Вот только общего у них пока не находилось.
Тем временем Островская вынесла семерых из двадцати — меньше, чем предыдущий лидер экзамена. Однако продержалась она чуть дольше Голицына — две минуты двадцать секунд. Дерзко вскинув подбородок, она сдала шлем и броню и скрылась под трибунами. Совсем скоро подошла очередь Розы. Мы с Генкой пожелали ей удачи, и, судорожно стискивая пальцы, она спустилась на арену. Рогозин помог ей надеть защиту, стрелка секундомера побежала, и солдаты уже привычно стали наступать, жертвуя парой человек, чтобы определить силу студента. Напряженно сведя брови, Роза выставила руки им навстречу, и из ее ладоней вырвался густой сияющий синевой поток. Броня одного из солдат еле заметно покраснела, и он пошатнулся. Остальных же даже не задело, и после паузы они ринулись к ней всей гурьбой, сообразив, что у нее не так много сил. Роза лихорадочно завертелась по сторонам, швыряя в наступающих синим свечением.
— И куда полезла, — раздался смешок за спиной, — от силы ж пятерка!
— Да какая пятерка, — небрежно бросил второй метателей ножей, — на троечку еле тянет. С такой магией только сортиры драить!
Следом оба заржали. Не выдержав, я повернул голову.
— Делитесь своим ценным мнением потише.
— А то что, — ухмыльнулся первый, — плюнешь?
