— А что, — бросил я, — есть какие-то сомнения?
— А я, — Генка резко повернулся, — могу и огнем вдогонку полыхнуть!
— А мы думаешь, — недобро прищурился второй, — ничего не можем?
Тут на нас зашикали остальные, требуя не мешать. Мы с Генкой повернулась обратно как раз в тот момент, когда Розу повалили на землю, и ее броня стала кроваво-красной. Стрелка секундомера замерла на сорока секундах, а табло над ним сообщало о двух поверженных противниках. В принципе, не так и плохо — с учетом, что у некоторых из первокурсников не было вообще ни одного.
Солдаты на арене в очередной раз сменились, чтобы гоняться за студентами с новыми силами, и вместо одной половины взвода вышла другая, на вид абсолютно идентичная. Мужчина со списком зачитал новое имя, и экзамен сразу же продолжился.
— Визирь, что ли? — невнятные разговоры сзади стали гораздо громче, когда Генка на арене выпустил мощное пламя, сразив им сразу троих. — Что-то слишком хорошо для безродного…
— Так он же тоже Голицын. Не знал?..
Под победное гудение уловителей Генка вынес своим огнем больше всех противников — девять из двадцати. Но не дотянул всего пары секунд до двух минут, когда его завалили метким ударом в голову. Таким образом, у него, его брата и сестры Нины были лучшие результаты — как и в первой части практического экзамена. Бодро вскочив с песка, он отдал Рогозину защиту и, ободряюще помахав мне, скрылся под трибунами.
Через пару студентов подошла и моя очередь — последнего сдающего экзамен.
— Матвеев Александр, — громко зачитал мужчина со списком.
Встав с места, я направился к спуску на арену.
— Даю десять секунд, и его раскатают, — ударил в спину голос одного из метателей ножей.
— Ну не знаю, — ехидно протянул второй, — я бы дал пять…
Они дружно заржали. Следом раздался и хохот остальных на их скамейке, явно наблюдавших мои недавние попытки с манекеном. Стараясь не отвлекаться, я спустился на песок и подошел к Рогозину, который вытащил из ящика очередную сверкающую броню — их здесь меняли в перерывах между студентами.
— Нокаут будет считаться за урон? — спросил я, пока он крепил мне на грудь эту защиту.
— Какие слова ты знаешь, — хмыкнул Рогозин. — Думаешь, они будут стоять и ждать, пока ты их кулаками уложишь?
Нет, ждать они не будут. Я найду им занятие повеселее.
Глава 12. Двадцать к одному
Я чеканил шаг к центру арены, чувствуя, как броня давит на грудь и плечи, а шлем — на голову. Однако думать он, к счастью, не мешал. На трибунах повисло молчание. Солдаты на песке снова сгрудились, сопровождая меня глазами. Один я и двадцать их — экзамен явно демонстрировал превосходство мага над обычными людьми. Легко быть сильным, когда другие заведомо слабее тебя. Вот только если противники объединятся в систему, которая мощнее тебя, они тебя вынесут — что этот экзамен тоже отлично демонстрировал. Так что сила не главное. Главное — уметь пользоваться своими преимуществами.
Чтобы победить, мне не нужно атаковать — руками, по крайней мере. Я атакую иллюзией их мозги, а дальше они все сделают сами. Нужно лишь подцепить их всех — всех двадцать разом превратить в подвластных мне кукол. Однако, сколько я ни всматривался, общей эмоции у солдат по-прежнему не наблюдалось — одни были раздражены, другие сосредоточены, третьи попросту хотели подраться. Похоже, придется вызвать общую эмоцию самому — с помощью старой доброй провокации.
— Ну что, — бросил я, приближаясь к центру арены, — думаете, вы меня завалите?
Двадцать пар глаза пристально впились в меня, а мои слова потекли в двадцать пар ушей, проникая в головы — делая противников уязвимыми. Хочешь остаться непобедимым — учись не слушать. Однако они слушали, тем самым открывая свой мозг для меня. Итак, опыт показывал, что самые сильные эмоции для управления другими — это страх и гнев. Мне надо лишь разжечь одну из них.
— Думаете, — с вызовом продолжил я, — двадцати вас хватит против одного меня?
Часть глаз, следящих за мной, с досадой прищурилась. Бросаясь словами, я усердно пытался до них донести, что они для меня такие же незначительные противники, как пищащие над ухом комары. Вот только никто не дрогнул: одни смотрели на меня недовольно, другие недоверчиво, а третьи чуть презрительно, как на не в меру наглого мальчишку. Страха у них явно не наблюдалось. Если подумать, вполне естественно: им этот экзамен ничем не грозил, а после целой толпы студентов бояться еще одного и вовсе глупо. Так что я подналег на гнев, усиленно пытаясь их взбесить — обычно у меня такое неплохо получалось. Порой достаточно открыть рот, и люди сами готовы меня прибить.
— Да я рукой взмахну, — нахально бросил я, — и вы все по арене распластаетесь! Как дохлые мухи!..
В толпе солдат замелькали яркие, но при этом видимые только мне всполохи — эмоции, достаточно сильные, чтобы их сдержать, прорвались наружу. Широкие волны начали сплетаться вокруг тел — зеленые у одних, выдавая зависть к студентам этой академии, бурые как запекшаяся кровь у других, которых я все-таки сумел разозлить, и даже несколько черных волн ненависти к магам и магии, которую они не пытались скрывать, думая, что никто не видит. Вот только цветов было слишком много, чтобы управиться со всеми разом. Пока отвлеку иллюзией одних, меня вынесут остальные. Нет, мне нужно поймать их всех.
Хлопок, похожий на выстрел, прогремел над ареной. Стрелка секундомер начала свой забег.
— Ну что, — выдал я еще наглее, всем видом показывая, что с ними не считаюсь, — кто первым хочет отведать силы моего удара?
Солдаты расходились по сторонам, окружая меня, ожидая первого проявления моей магии, чтобы оценить правдивость моих заявлений — двигаясь куда медленнее, чем с другими студентами до этого. Что означало, что мои слова их хоть немного проняли. Однако не настолько, чтобы я мог ими управлять — общей эмоции по-прежнему не было.
— Мужики! — вдруг раздался с трибун крик одного из метателей столовых ножей. — Можете отделать его, как хотите! Он полный ноль в магии!..
Словно подтверждая, с зрительских рядов донесся сплоченный гогот. На лицах всех солдат мгновенно появился хищный азарт — желание оторваться на мне за каждый полученный сегодня магический удар, за причиненный урон, пусть и не ощутимый, но весьма бьющий по самолюбию. Все-таки двадцать их раз за разом выставляли против одного. С каждой долей секунды желание раскатать меня по пыли арены становилось все более жгучим, мощным и что главное — дружным.
— Ату!.. — крикнул метатель ножей с трибун.
Оставалось только ухмыльнуться. Этот дурачок сам не понял, как мне помог. Прежде разноцветные волны вокруг их тел вмиг стали одинаково фиолетовыми — цвета синяков, которые в таком состоянии обычно и ставят, — и теперь нетерпеливо подергивались, как огромные щупальца, готовясь схватить все, до чего только смогут дотянуться. Я много раз видел эту эмоцию: злорадство, чувство превосходство себя над противником — в моем случае мнимое, а потому им можно отлично воспользоваться.
В следующее мгновение все солдаты разом сорвались с мест и кинулись в центр арены, где стоял я, глядя на меня, как гончие на зайца. Что делать против двадцати несущихся на тебя противников? То же что и заяц: затеряться. Всего миг — и я перехватил эту сочную эмоцию общей травли. Как толстые нити, мысленно связал двадцать волн в один гигантский фиолетовый узел и бросил его на арену. Все солдаты теперь были как перепутанные марионетки в одном огромном ящике владельца театра — моего театра, хоть еще и не понимали этого.
Первый подскочивший ко мне, готовый ударить, резко пробежал мимо и с размаху треснул кулаком в голову своего противника, сбивая его с ног и заставляя броню на теле краснеть. Тот в ответ ударил его по ногам, повалив следом за собой в песок. Охваченные, сплетенные общим азартом, остальные тут же повернулись друг к другу и начали наносить быстрые мощные удары, а я спокойно покинул этот замес.
