— Адриан, я чувствую, что я как будто обманывала тебя, но ты мне так нравился, и я пыталась забыть… Лицо его стало недовольным.
— Что ты хочешь сказать?
— Что я никогда не смогу выйти замуж, — произнесла она. На душе у нее было не совсем хорошо, но все равно — она была рада этой маленькой спасительной соломинке. — Ты знаешь, я принадлежу к особому роду — к Людям Льда…
— Да-да, я слышал о нем.
— И о том, что на нем лежит проклятие? Что в каждом поколении рождается ребенок, который становится настоящим чудовищем? Или внешне, или по характеру, или и то, и другое. И что этот ребенок при рождении стоит жизни своей матери. Может быть, я трушу, Адриан, но я не могу подвергать себя чему-то подобному. И тебя тоже.
Она заметила, что при ее первых словах он отпрянул. Минуту он стоял молча, но потом взгляд его просветлел.
— Но моя дорогая Анна-Мария, не надо бояться иметь ребенка! Ты ведь знаешь, у меня уже есть дочка, и меня не волнует, что я должен буду воздерживаться от того, чтобы иметь еще детей. Лишь бы ты стала моей женой… Нет, не убегай, Анна-Мария! Подожди! Ну хорошо, поговорим об этом в другой раз…
Но она убежала уже далеко, потрясенная его эгоизмом. Никогда больше!
Однажды вечером, когда дети разошлись, она осталась в школьном зале. Дни до рождественского праздника можно было сосчитать по пальцам одной руки, но зал по-прежнему выглядел весьма плачевно. Завтра они принесут еловые ветки, и это, конечно же, немного поможет.
Возможно.
Она так устала, так устала. С пьесой все шло плохо. Бенгт-Эдвард так и не мог выучить свой текст, а маленький Эгон всегда вступал не там, где нужно. Грета была слишком мала для Девы Марии, те, кто будет сидеть в задних рядах, вообще ее не разглядят. Если б только надстроить сцену! Но в Иттерхедене нельзя было требовать чудес. Ей и так уже достаточно помогли. К тому же никто и не придет, сказал Нильссон.
А завтра вечером они должны идти к Лине Аксельсдаттер на пустошь. Анна-Мария с нетерпением ждала этого, но когда, когда же она сможет выспаться?
Она услышала, что кто-то вошел. И боязливо выпрямилась, как прислушивающаяся к опасности косуля.
Это был Коль. Он вошел, неся большой и пыльный деревянный ящик.
Она надеялась, что изобразила приветливую улыбку, в чем не была абсолютно уверена, потому что лицо ее, казалось, онемело, настолько она удивилась, увидев его.
Он явно был так же взволнован. Может, надеялся, что она будет здесь не одна?
— Я увидел свет, подумал, что вы здесь, — смущенно сказал он, и сердце ее при этих словах вновь наполнилось надеждой. Он поставил ящик на скамью.
— У меня тут кое-что завалялось, — сказал он так небрежно, что она поняла, насколько это важно для него. — Хочу спросить, не может ли вам это пригодиться. На праздник.
Они склонились над ящиком, пока Коль осторожно снимал верхний слой опилок и ветоши.
— Надеюсь, что мыши не добрались до них, — пробормотал он. — Они от моего отца, а он был очень хороший кузнец и резчик по дереву. Они из Бельгии, знаете ли. А потом их унаследовал я. И с того времени они так и лежат в этом ящике…
Говоря это, он разворачивал небольшую деревянную фигурку. Нет, она не была такой уж маленькой — она едва уместилась в его ладони.
— Верблюд! — прошептала Анна Мария. — О, как красиво сделано! И под седлом, и в золоте, и какие краски! О, Коль, какая прелесть!
Он поставил его рядом с собой на скамейку и взял следующую фигурку, упакованную в тряпку. Он осторожно-осторожно распаковал одетого в восточные наряды человечка с короной и мантией и с чашей для благовоний в руке. Анна Мария дух не могла перевести от восторга.
— Не думаю, что здесь побывали мыши, — сказал он уже спокойнее.
Она опустилась на колени перед ящиком, смотрела, как он распаковывает одну фигурку за другой.
Анна Мария смеялась так, что у нее слезы полились из глаз:
— Настоящие рождественские ясли! Я никогда их не видела, только слышала, что они есть во дворце. О, Коль, я… я…
Ей пришлось вытереть глаза.
Коль теперь тоже улыбался, посмеиваясь над ее волнением, но сам он был так же оживлен.
Сами ясли с младенцем Иисусом были немного повреждены, а у Каспара не было одной руки, но Коль обещал взять их домой и привести в порядок.
Анна-Мария загорелась:
— Мы можем поставить это на стол, ничего, можем взять один из тех, на которых должно стоять угощение. А поставим мы его… погодите… Мы поставим его в угол, рядом со сценой, чтобы все его видели. И еще нам надо зажечь свечи, и…
— Я вспоминаю, что отец моей матери обычно собирал мох и выкладывал целый пейзаж вокруг яслей, — сказал Коль, повеселевший от того, что она обрадовалась.
— Да, конечно, — воскликнула она восторженно. — Я сразу же…
Он положил свою ладонь на ее руку.
— Ну, ну, не вы, моя милая. Вы так устали, что у вас синяки под глазами. Позвольте мне позаботиться об этом!
Она посмотрела на его сильную, смуглую руку, лежащую на ее, такой белокожей. Она испытывала странные ощущения, ее охватило невыразимое томление. И она постаралась подавить его. Это было не нужно сейчас.
— Вы завтра идете к Лине Аксельсдаттер, — сказал он каким-то неестественным голосом. — И вы, конечно, придете с Кларой?
— И с остальными, да. Он кивнул.
— А то я бы мог прийти за вами. Чтобы вы не шли одна.
— Да, — растерянно кивнула Анна-Мария. — Жаль… И сразу же поняла, что сказала слишком много. И быстро выпалила то, что первое пришло ей в голову:
— Знаете, в воскресенье, когда был такой спокойный день, я ходила к морю.
— Правда? В воскресенье?… А я должен был идти в шахту, устанавливать подпорки, те несколько, которые нам соизволили дать. Черт!
Она очень хотела бы знать, что он имел в виду, говоря эти последние слова. Хотя и предпочла бы, чтобы он не ругался так ужасно. Но ей не хотелось читать ему мораль, и она промолчала.
Коль продолжал, распаковывая еще и быка:
— Если бы я был дома, я бы увидел вас. Я часто за вами наблюдаю.
Волна радости нахлынула на нее. Но он тут же закончил, сказав коротко:
— Вы слишком много ходите одна. Это нехорошо, здесь столько мужчин. Поэтому я и смотрю за вами.
— Да нет, меня никто не беспокоит. Они лишь поначалу пару раз приставали.
— Да, потому что я им сказал, что, если они вас тронут, то пусть убираются из шахты. В тот же день! У меня и так довольно проблем, чтоб я еще нянькой при вас был!
Он вел себя недружелюбно, но Анна-Мария не могла удержать те чувства, которые вновь охватили ее. Он был так близко, и она не могла оторвать глаз от его рук, которые нежно и бережно вынимали фигурки. На губах, на лице, в груди и в каждом дюйме своего тела она чувствовала желание повернуться к нему, ведь он сидел совсем рядом с ней. Приблизиться к нему, чтобы он обнял ее, почувствовать, как его губы приближаются к ее губам. Это было потрясающее, головокружительное чувство, или правильнее сказать, влечение, которое не давало ей дышать. Все должно произойти медленно. Медленно и мощно, но бережно. У нее почти закружилась голова, она обнаружила, что руки ее вцепились в край ящика так, что пальцы побелели.
