Внезапно раздался детский плач. Шамат от неожиданности попятился, поднял голову, глядя на светлокожую служительницу святилища — а у той в руках шевелился меховой сверток.
— Милость тебе от Великого, рыбак, — сообщила девушка. — Посылает он тебе сына, твоего рода продолжателя. Сила его велика будет, почет и славу принесет он на твою стоянку.
— Благодарю, священная… — От нежданной радости у рыбака даже затряслись руки, на которые он принял младенца.
— Не меня, Великого благодари…
— Я… Я принесу такие дары, что… Я принесу…
Улыбаясь лепечущему дитяте, рыбак вышел за ворота, осторожно ступая по скользкой влажной земле. Девушка проводила его взглядом, подхватила кувшин и корзинку и направилась прямо в болото. Однако, когда нога ее ступила в пузырящуюся топь, служительница святилища никуда не провалилась. Наоборот — болото пошло волнами, и перед ней открылась широкая просека, по которой в три ряда тянулись невысокие каменные дома. На двух улицах было немало девушек и женщин, одетых в большинстве в вывернутые шкуры, но некоторые красовались и в белых одеяниях. Кто-то из поселянок носил корзины с рыбой, кто-то старательно строгал баклуши, в самом дальнем конце одной из улиц женщина колола дрова. Кого не было в этом странном селении — так это мужчин. Ни мальчиков, ни стариков, ни юношей.
Служительница вошла в крайний дом, где на высокой дубовой колоде чистила рыбу похожая на нее девушка — тоже обритая наголо и в такой же одежде, — поставила к стенке кувшин и корзину, взялась за крынку, накрытую лоскутом кожи, принялась жадно пить. Потом отставила обратно к стене и устало присела на скамью, застеленную изрядно подвытертым мехом.
— Надо отнести все это в храм, к номарии, — кивком указала она на подношения. — Хоть немного мяса поесть. А то все рыба и рыба.
— Ее ловить проще, — пожала плечами подруга, выдирая из брюха крупного леща кровавые потроха. — Раз в день провел молебен на стаю — и утром можно идти, бадьями из верши черпать. Зато у нас за несколько веков ни единого голода не случилось. Может, забыла, как чухонцы окрестные то и дело с бескормицы пухнут да старших детей младшими питают? Проруби замерзли, зверь отошел, охоты нет — и все. Припасы за пару недель съедаются. Или в непогоду, когда распутица? По тонкому льду ни рыбалки, ни охоты нет.
— Когда голода нет, это хорошо, Милана, — потянулась служительница. — Однако разнообразия все едино хочется. Почему мы хотя бы небольшие поля не засеваем?
— А копать ты станешь? — вскинулась подруга. — Наше дело — знание беречь, мудрость древнюю. И благодарить Великого, что пищей насущной одаривает.
— А я, кстати, мальчика Ипатии только что отдала. Рыбаку с верхней реки, Шамату. Руки у него вроде хорошие. Вот только не везет постоянно. То старшие в лодке перевернутся, утонут, то дочку змея кусит. Сейчас, вон, жену его отпрыск привел. Жалуется: не несет никак, нет детей. Так что ему сын от бога в радость будет. И к месту.
— Шамат, Шамат… — с усмешкой пропела подруга. — Что-то часто стала ты его поминать, Вилия. Никак, прикипела? Смотри, тебе двадцать пять нынешним летом исполнится, можешь и повеселиться маленько…
— С шаматами здешними? — презрительно скривилась служительница. — Да как можно себя мужику доверить, если он постоянно ноги тебе норовит целовать, на коленях ползает да смотрит, точно зайчонок на волка? Тьфу! Я так мыслю, даже если бы закон нам каждой по мужу обещал, мы бы их тут за всю жизнь не нашли. Одного эмира кое-как еще выцедить можно, но если двоих-троих попытаться выбрать… Дикари вонючие, трусливые. Ты вспомни, что нам номария про Черного Пса рассказывала да про Саатхеба, Инпута, Да-Ануби-Кха-Лака. Вот это были мужчины, воины, путники. Вот кто должен род продлевать, а не эти болотные люди. И почему мы здесь сидим, а не на Ниле?
— Потому что мы хранительницы, — не без холодка ответила Милана. — Наш удел — хранить покой Сошедшего с Небес, а не бегать по миру в поисках самцов.
— Если мы не подумаем о роде хранительниц, — тихо возразила Вилия, — веков через десять он выродится так, что Нефелиму и просыпаться не захочется.
— Не богохульствуй!
— Я богохульствую? — поднялась со скамьи служительница. — Сорок девственниц должны будут давать пищу проснувшемуся. Хватит ли их сил, коли они станут походить на немощных букашек?
— Ты это не мне, ты номарии скажи.
— И скажу!
— И скажи! — Милана дочистила рыбу, кинула ее в корзину, сверху заложила крапивой и накрыла плетеной крышкой. — Ты мне лучше ответь, когда зыряне соль привезут? Совсем в городе ни у кого не осталось.
— Коли так надо, можно на них тучи навести. С месяц под дождем помокнут — быстро приплывут. С Холодной Собаки тоже с ледохода никого не видно, как бы у них мора не случилось. А то номария три лодки у них сказывала вытребовать. Помочь им чем али припугнуть.
— И чего ты ей ответишь?
— Отвечу, что третьего дня кадку меда с озера самааты привезли. Будем вместо соленого сладкое кушать.
Милана рассмеялась, вытирая руки травой, взялась за корзину:
— Ладно, пошли в храм. Узнаем, каково настроение ныне у номарии. А там решим, что ей говорить стоит, а что нет.
* * *
В болотистой местности вокруг реки Нево гранита, базальта или иного прочного камня почти не водилось, поэтому храм Сошедшего с Небес пришлось не поднимать ввысь, а вкапывать в землю, благо выбранный первыми хранительницами остров полностью состоял из плотной голубой глины. Постепенно подземелье выкладывалось покатыми валунами и галькой, что молодые хранительницы потихоньку возили в рыбацких лодках с озера Нево.[12] Пол отделали камнем почти везде, а в молельных залах, в старых коридорах, в прохладных комнатах старейшин им же закрепили сужающиеся к потолку стены. Теперь только новые кельи и ведущие к ним ходы выдавали истинный материал — основу величественного, но невидимого снаружи храма.
В обширном молельном зале, потолок которого поддерживали десятки толстых неохватных колонн, царила прохлада и мягкий полумрак. Здесь, на глубине пяти человеческих ростов, в мире вечного покоя, летом всегда было прохладно, а зимой — на удивление тепло. Сестры Клана даже не стали устанавливать здесь никаких печей, занимаясь приготовлением пищи и связанными с огнем обрядами только на поверхности. Десяток масляных лампадок, что испускали дрожащие огненные язычки у трех врат молельного зала и по его углам, носили скорее ритуальный характер, нежели имели практический смысл. Настоящий свет давало Знание. Древнее знание, оставленное клану хранительниц Мудрым Хентиаменти. Благодаря молитвенным заклинаниям, под потолком подземелий всегда висел белесый туман — не слепящий, но позволяющий разглядеть двери, повороты или ступеньки.
