– Боюсь, святой отец, тебе придется трудновато, – заметил Николас. – Северяне вряд ли воспримут серьезно проповедника, который несет им слово Божие в одних подштанниках.
Матей тяжело вздохнул и оглянулся вокруг, словно надеясь найти поблизости для себя подходящее обмундирование. Что-то привлекло его внимание. Он наклонился, поднял у себя из-под ног истоптанный лист бумаги и близоруко на него прищурился.
– Белая бумага! В здешних диких местах! Не разберу, что написано… Печать! Поглядите, внизу императорская печать! Такую имеют право ставить только сам государь, его ближайшие придворные и посланники…
– Это мое, – сказал Николас, – отдай.
– Ваша, господин?! – изумился священник.
Николас принял от него бумагу. «Меча и пламени недостаточно, чтобы очистить от скверны ствол древа животворящего, коим есть…» – мелькнуло у него перед глазами. Измятая и грязная, бумага не была, впрочем, порвана. Только в нескольких местах виднелись проколы от усиков бабочки, которая была в эту бумагу завернута. И печать, оттиснутая внизу, прочитывалась довольно четко.
– Вы императорский посланник Высшей Канцелярии? – почтительно спросил отец Матей. – Направляетесь в Лакнию по особому поручению государя Императора? Простите, господин, за то, что я сразу не догадался, старый я дурень… – Он преклонил колени и, поднимаясь, сказал еще:
– Хотя догадаться было трудно. Посланники обычно не ходят в одиночку, их сопровождает эскорт из солдат Летучего Императорского полка и отряд стражников, сменяемый в каждом городе, через который проходит посланник… Я понимаю, вы великий воин, господин, вам охрана вовсе не нужна, но… Никогда не слышал о том, чтобы императорские посланники Высшей Канцелярии отличались силой и бойцовскими качествами… Вот Тайная Канцелярия – другое дело…
– Я принадлежу к редкому виду, – усмехнулся Николас, бережно пряча листок с печатью. – Однако солнце давно уже встало, нам нужно идти.
– В Лакнию… – проговорил Топорик полуутвердительно-полувопросительно, повернувшись туда, где синели на горизонте вершины Северных гор.
– Пешком? – ужаснулся Матей. – Господин э-э-э… Николас… Мы не можем идти пешком. В конце концов, это недостойно вас! И меня тоже. Предлагаю вернуться назад, в первой же деревеньке взять лошадей, повозку, еды и питья. Питья, кстати, побольше, это очень важно в путешествии. И мне неплохо было бы приодеться. Согласен на дорожную сутану, башмаки из доброй свиной кожи и подбитый мехом плащ. Ведь граждане Империи обязаны представлять императорским посланникам и его спутникам все необходимое, так?
– Так, – сказал Николас, – конечно, так. Только обратно мы не пойдем. Моя миссия…
– Императорские указы говорят о том, что миссии посланников секретны, и я не желаю ничего знать больше! – воскликнул проповедник, зажимая уши.
– Секретны и безотлагательны, – согласился Николас. – Поэтому мы пойдем вперед. Селение, где ты, святой отец, прожил пять месяцев, ведь недалеко?
– Господин!.. – охнул отец Матей. – Местные крестьяне императорских указов не читают, они… вы же сами могли видеть… вчера ночью… Они же нас чуть не… И теперь они… Как бы они ни были глупы и невежественны, они понимают, что, если оставят нас в живых, снова явятся войска, дабы дать им живительную воду веры не при помощи слов, но при помощи стали и огня! Я удивляюсь, почему они до сих еще не вернулись!
И Топорик глянул на «посланника» удивленно и испуганно.
– Тем более, – сурово завершил разговор Николас. – Мой долг гражданина, верного слуги Императора и Святой Церкви – разъяснить заблуждающимся истину. Показывай дорогу, святой отец.
Это оказалось неожиданно простым делом – разъяснять заблуждающимся истину. Подозрительно простым делом. Крестьяне, не пререкаясь, отдали путникам все, что им требовалось: трех кобыл, маленьких, жилистых и черных, как воронье перо; полмешка вяленого мяса, связку съедобных корешков и пару бурдюков с водой, правда, солоноватой и густо смешанной с песком и пылью. Пока Николас и Топорик стояли среди молчаливо суетящихся крестьян, многие из которых несли на себе явные следы ночного сражения, отец Матей пробрался в свою хижину – она одиноко возвышалась среди голой степи. Жилища самих халийцев не были заметны с расстояния нескольких шагов. В этих местах принято было селиться в землянках, таких просторных, что там помещались даже загоны для скота. Подобный способ существования был единственно приемлемым для халийских степей, где крестьяне выживали не столько за счет собственного труда, сколько за счет набегов на соседние поселения. Здесь, в степи, видимость была прекрасной на много тысяч шагов. Самый острый глаз не отличил бы скудные огородишки, укрытые за каменными валунами, от обычной степной растительности, а огонь халийцы разжигали только по ночам, пряча его под землей, выпуская наружу лишь дым, который в сумерках был неразличим.
– Я готов, господин! – провозгласил проповедник, появляясь из своей хижины.
Теперь, одетый в монашескую рясу с капюшоном – крест и панагия с Богородицей поверх рясы, – он выглядел строже и внушительней. На лице его несуразно темнело странное сооружение – два мутноватых стеклышка, соединенные между собой изогнутой проволочкой. Сооружение возлежало на носу и крепилось на ушах такими же проволочными зигзагами. В руках священник держал небольшой узелок и глиняный кувшин с горлышком, запечатанным сургучом. Топорик, увидев преобразившегося проповедника, открыл рот и не удержался от поклона. А Николас еще раз внутренне одобрил свое решение взять священника с собой. В конце концов, тот уже успел – хоть и нечаянно – оказать ему неоценимую помощь. Эта идея с «посланником» и «миссией» Николасу очень понравилось. Так будет много легче пробраться через все заставы, устроенные Императором в Северных горах, за которыми затаился бунтовщик и отступник граф Пелип со своим Братством.
Крестьяне рассосались кто куда. Топорик отлепился от бедра Николаса, а сам Николас расслабленно опустил руки. Разжал пальцы, и сюрикены, прятавшиеся меж его пальцев, упали обратно в мешочек. Стало тихо, лишь из-под земли время от времени доносились сдавленные голоса. Николас прямо здесь тщательно обследовал провиант. Мясо и вода не внушали опасения; мясо пахло мясом, а вода – водой. Корешки исходили слабо-терпким ароматом, незнакомым, потому Николас решил не рисковать и оставил их на земле.
Когда ярко-желтое солнце сдвинулось с зенита, они Уже двигались дальше на север, покачиваясь на лошадиных крупах. Отроги Северных гор, приближаясь, тускнели и темнели, утрачивая свою небесную синеву. Травы становилось все меньше, а валунов – больше, среди них встречались такие большие, что приходилось ненадолго менять направление, чтобы их объехать.
