— Просто Лиза. О, кей?
— Предпочитаю звать тебя Лизаветой Филипповной. Помнишь Настасью Филипповну Достоевского? Сильная независимая женщина, бросающая вызов заскорузлому светскому обществу…
— Знаешь, я пока не готова к сжиганию денег. Они меня радуют, — Лиза соскользнула на край дивана. — Иногда сижу тут и думаю, на что бы еще их потратить, так, чтобы и завистников позлить, и самой потом не мыкаться — куда поставить очередную статуэтку за две тысячи евриков. Продолжим экскурсию?!! Покажу тебе все сокровища.
«Не все», — подумал я, — «Главное здешнее сокровище припрятано далеко и глубоко. Но скоро я его найду».
Экскурсия по дворцу была немного утомительной. Лиза водила меня по бесконечным комнатам, как покупателя. Заглядывая в толстую папку с перечнем унаследованного имущества, она представляла моему вниманию каждый стул или стол, каждую чашку или ложку. Объясняла, какой мастерской или каким творцом создано сие произведение искусства, сколько оно стоит на данный момент, и как возрастет его цена с годами.
— Эту серебряную статуэтку придумал испанский дизайнер Гонсало Алонсо, — говорила Лиза, крутя в руках отвратительную химеру — закрученную знаком доллара змею с головой старика в шляпе. — Только представь, Тиша, она куплена в прошлом году на интернет — аукционе за пол-лимона баксов… Лучше я не буду ее трогать. И тебе не советую.
Девушка поставила статуэтку в сервант, все содержимое которого мы уже пересчитали и оценили согласно указанным в перечне суммам в рублях и иностранной валюте.
— Пойдем в мраморную баню! Там прикольная картина нарисована на стене!
Мне стало не по себе от предложения Лизы осмотреть римские термы… Помнил я эту картину… Сцена истязаний и казни пленников императора Нерона.
Войдя в облицованное мрамором помещение с глубоким бассейном, накрытое стеклянным куполом, я, опасливо взглянул на разрисованную стену. И едва не охнул от изумления.
С легкой руки неизвестного «реставратора» ужасная казнь превратилась в развеселую попойку. Император, увенчанный золотым лавровым венцом, держал в воздетой руке налитую виноградную гроздь вместо отрубленной головы узника. Злодейское естество изображенного Нерона будто противилось совершенному художественному насилию: выпученные глаза смотрели грозно, прилепленная улыбка не вязалась с невидимыми искрами, летевшими из них.
Было на что сердиться душегубу. Истерзанные, истекавшие кровью раненые, умолявшие его о пощаде, превратились в ползущих к хмельной чаше пьяных весельчаков или томных патрициев, развалившихся на усыпанных розовыми лепестками ложах. В душистом цветнике дремали бывшие убитые с широкими улыбками на румяных красноносых физиономиях. Разъяренные львы, прежде терзавшие женщин, изменивших своим мужьям, и отгрызавшие им головы, теперь поигрывали каменными мячами, или мирно лежали у ног полуобнаженных чаровниц. Задыхавшиеся в петле висельники сменили пол — превратились в распутных танцовщиц, услаждавших патрициев непристойными телодвижениями.
«Кто переделал картину?» — призадумался я. — «И какова была его цель? Обелить Филиппа в глазах деловых партнеров, парившихся вместе с ним в римской сауне? Защитить от душевного потрясения новую хозяйку усадьбы?»
Ответов на все эти вопросы я на экскурсии не получил… Не узнал и о том, где спрятан клад. И если в исправлении шедевра легко было заподозрить Сэнсэя и его самураев, увлекавшихся изобразительным искусством, то с ходу определить местонахождение драгоценностей из сундука не представлялось возможным. Они могли быть замурованы в стену, закопаны в подвале или спрятаны под кровлей на чердаке. Могли находиться и во дворе усадьбы — под японской беседкой, на дне глубокого пруда, в котором росли разноцветные кувшинки и содержались пестрые карпы, или под насыпью из гладкой гальки Сада Камней, или в винограднике под защитой цепких корней… или еще где-нибудь.
Скажем так, мне предстояла нелегкая работенка. Прикинув фронт работ, я чуть не впал в уныние. Встряхнул меня осмотр старой гостиной, где завершилось ознакомление с Лизиными владениями.
Филипп почти не бывал в любимой комнате своего отца. Им там и не пахло, да и обстановка почти не изменилась с того момента, как Лаврентий испустил дух, лежа на обитой шелком кушетке с подлокотниками в виде львиных голов и резными четырехпалыми ножками. Чуть слышно покашливая от сдавившего горло отвращения, я считал напоминания о последней беседе с предателем. Вот она, трехъярусная хрустальная люстра, вот они, бесстыдники голые купидоны, вот оно, венецианское позолоченное трюмо. Вот огромная мозаика, изображающая кровавое сражение конных и пеших полков вымышленных государств…
…А вот и изменение обстановки…
— Чучела мантикоры. Две штуки. Самец и самка, — до цены Лиза не дочитала. — Тиша… ты чего?
Девушка увидела, что я опустился на колени перед натянутыми на жесткую основу чешуйчатыми шкурами броненосных львов и погладил их головы промеж заложенных остроконечных ушей.
— Орфей и Муза были лучшими моими друзьями. В дикую пору мы вместе охотились в лесу. В правление колбасной фабрикой твоего отца они состарились, и уже не могли ловить дичь. Я попросил Филиппа снабжать их мясом, а взамен обещал подарить ему шкуры, когда мантикоры умрут… Не ожидал, что еще повстречаюсь с ними на этом свете.
— Я не думала, что они настоящие…, - Лиза потрогала гриву Орфея. — Пойду на полчасика залезу в Интернет. Буду в кабинете отца. А ты можешь поговорить со своими друзьями, если хочешь… Я всегда разговариваю с покойным дедушкой, когда прихожу на кладбище.
Печально заглянув в стеклянные глаза мантикор, я сел между чучелами на крашеную под зебру коровью шкуру, коих почивший директор мясокомбината накопил хоть отбавляй. Шкуры самых разных расцветок присутствовали едва ли не в каждом помещении дворца. Понятное дело, что скорнячество было одним из ответвлений его бизнеса, но чувство меры в оформлении жилища не повредит никому.
Бегство Лизы вернуло мне чувство свободы и безмятежности. Воздух вокруг меня утих, словно за повернутой на треть створкой окна прекратил движение осенний ветерок. Незаметно для себя самого я задремал, прислонившись к колонне бездействующего камина.
Привиделось мне странное. Ожившая Муза повернулась и лизнула меня в лоб шершавым жестким языком. Орфей тоже подошел ко мне. Глядя в лицо, моргнул янтарными глазами.
Проснулся я быстро. Толком не выйдя из пространства сна, потер сухой лоб и принюхался. Чучела пахли химией, но мне казалось, что я продолжаю чувствовать запах живых мантикор.
