Это было в году 996, сразу после окончания осады, и к началу первого года 997 цикла в Тарнских долинах никто уже не сомневался, что сезоны взбунтовались и перестали сменять друг друга, как раньше.
Кое-кто поговаривал о том, что все это — предвестники конца света, что в мире все начало рушиться. Другие винили в происходящем отступников от древней веры и утверждали, что в те времена, когда крестьяне собирались в храме, ныне заброшенном и полуразрушенном, они якобы воздействовали молитвами на регулярную смену сезонов. Третьи утверждали, что лихолетье началось со времени Осады. Эти говорили, что своей изменой королю эрцгерцог нарушил равновесие в мире. Сама земля, по мнению этих людей, мстила за его измену.
И через несколько дней после ухода ваганов из Ириона с Колькос Ароса задули леденящие ветры.
— Джем! Джем! К тебе пришел твой друг!
Джем, одетый в свой лучший черный костюм, сидел на стуле с высокой жесткой спинкой. Его неподвижные ноги аккуратно стояли на низком табурете. Он не пошевелился, не посмотрел на тетку. Умбекка устроила его в отдельной комнатке, где теперь, по её мнению, Джем должен был жить, так как подрос, и негоже ему было спать вместе с матерью. Джему совсем не нравилось это место — каменный мешок, где полумрак рассеивал только огонь в почерневшем от копоти камине.
— Ты ведь помнишь Тисси, Джем? Сынишку досточтимого Воксвелла? — ворковала тетя Умбекка, отодвинув в сторону черный полог, закрывавший вход в комнату. Вошел тот, кого тетка Умбекка называла «Тисси».
Вернее — Полтисс.
А еще вернее — Полти.
— Ну, мальчики, поиграйте вдвоем, — распорядилась Умбекка и, притворно смеясь, повернулась к лекарю, ожидавшему её в коридоре, освещенном свечой.
Позднее, вспоминая детство, Джему казалось, что он был страшно одинок. Ему казалось, что жизнь течет где-то далеко-далеко. Заключенный в свое малоподвижное тело, он чувствовал себя пойманной рыбкой, которую посадили в банку с водой. Только к концу второго цикла своей жизни Джему посчастливилось с кем-то подружиться, да и этот друг был выбран для него двоюродной бабкой.
Занавес закрылся.
— Господинчик бастард! Ну, здрасьте!
Настроение у Джема сразу упало. Он даже не мог придумать, что сказать Тисси. Нужно было тянуть время до того мгновения, когда явится Нирри и принесет им чай. А потом придет Умбекка и скажет: «Ну, Джем, попрощайся со своим другом» или «Что ж, Джем, все хорошее когда-нибудь кончается». А Джем, как обычно, подумает про себя: «И все плохое тоже».
— Глянь-ка, — хихикнул Тисси, — тут потолок протекает.
Полти явился к Джему во второй раз и теперь вел себя куда более развязно, хотя Джем его сразу раскусил. Теперь Полти не стал сидеть с Джемом у огня, не расхаживал туда-сюда у окна, не разглядывал зензанские шахматы. Как только шаги старших в коридоре стихли, рыжий мальчишка подскочил к стулу, на котором сидел Джем.
С потолка действительно текло.
— Ну, прям, как ты, дохлый потолочек, — снова хихикнул Полти и ткнул пальцем в Джема. — Ну и как оно? — Полти говорил негромко, с издевкой, в самое ухо Джема. — Болячка твоя вверх ползет, или как? Наверное, ползет, а? Щас у тебя ноги ни хрена не чувствуют, они как доски. А потом у тебя все онемеет. Папаша говорит, что ты ваще ничего чувствовать не будешь. Похоже, а?
И пухлые пальцы Полти впились в лодыжки Джема.
— Чувствуешь, бастард, чего или нет?
Джем чувствовал. Тупую, но вполне ощутимую боль. Руки Полти поползли выше, к бедрам Джема, потом к ребрам и плечам. Ему было ужасно больно, и боль была острой, а не тупой, как в ногах. Он знал, что потом будет весь в синяках. А рыжий мучитель ходил и ходил вокруг стула Джема и противно усмехался:
— А так? А вот тут? Ну, говори, что чувствуешь?
Джем крепко сжал зубы. Мальчишка был сильный, намного сильнее его. Но Джем не собирался кричать. Он ни за что не закричит.
— Ты калека, урод! Вонючий гнилой урод!
И тут кто-то взвизгнул.
— Нет! Я не желаю его видеть!
— Племянница, да ты что? Мне стыдно за тебя!
Досточтимый Воксвелл вошел в комнату Элы. Умбекка, вздохнув, обернулась от кровати, на которой сидела Эла, гневно сверкая глазами. Но Умбекка знала: долго сопротивляться Эла не сможет.
— Может быть, немножечко снотворного?
— О, конечно! — воскликнула Умбекка, округлив глаза. Добродетельный Воксвелл крабьей походочкой подошел к кровати с неизменной своей кривой улыбочкой. Распустил завязки кожаного мешка и принялся там ковыряться. Звякали пинцеты, ножнички и ножи. В мешке у Воксвелла было полным-полно всякой всячины: коробочек с порошками и пилюлями, бинтов и примочек, кожаных ремешков, мотков шпагата, скомканных носовых платков, просыпанного табака, каких-то нюхательных порошков, волос и перхоти. Наконец, покопавшись среди всего этого хлама, лекарь выудил из мешка маленькую липкую бутылочку с притертой пробкой. Он поднес бутылочку к губам, зубами вытащил пробку. Послышался звонкий хлопок. Наполнив ложку темной, похожей на желчь жидкостью, лекарь поднес её к губам Элы. Жидкость скользнула в рот, и Эла без сил упала на подушку.
— Моя женушка называет это питье «сонной патокой», — сообщил лекарь.
Противно хохотнув, лекарь отступил назад, к своей подруге-толстухе. Умбекка улыбалась. Впереди был приятный вечер у камина. Погода стояла премерзкая. Небо заволокли низкие мрачные тучи, дороги развезло и припорошило мокрым снегом. Лекарь явно не будет торопиться домой.
— Ваганский карлик? Вот это да!
Визгливый звук издала колесная лира. Со времени ухода ваганов прошло несколько месяцев, но Полти не забыл коротышку, сопровождавшего арлекина.
Но увидеть его здесь — этого Полти никак не ожидал.
Рыжий мальчишка шагнул к Варнаве, навис над ним. Джем с тревогой смотрел на них. Теперь он готов был закричать в любой миг, но все же сдерживался и молчал, онемев, как карлик. А Варнава играл, извлекая из колесной лиры странную, тягучую мелодию. Музыка, похожая на струйку дыма, наполняла альков, и казалось, что здесь, в этом мрачном каменном мешке, становится светлее.
Полти обернулся и понял, что свет исходит не от окна, а от камина, вдруг разгоревшегося ярче и веселее. Полти сразу стало жарко, он расстегнул пуговицы на вороте рубашки. Пот побежал со лба, из-под курчавых рыжих волос. Полти попятился к занавесу, стремясь уйти от жара.
И вот тут-то Полти увидел нечто необычайное.
Все это время мальчик-калека сидел на стуле, не шевелясь, словно манекен, одетый в черный костюм. Полти знал, что на большее Джем не способен. Но оказывается, ему не стало жарко, как Полти, хотя пламя в камине разгоралось все яростнее. Наверное, калека медленно умирал и уже не чувствовал боли. Может, он и не закричал поэтому, хотя Полти щипал его немилосердно, тыкал в него пальцами и бил.
