Анна свернула с дорожки.
Младшая сестра последовала примеру старшей.
Старшая оступилась, упала на снег… И исчезла из виду.
— Анна! Рика, нет!!! — Бонна бежала к обрыву.
Маша вцепилась в руку напарника.
Но сразу же оттолкнула ее, подобрала длинную юбку — ее ботики спешили, утопали в снегу.
— Я с тобой, — присев, передвигаясь смешными шажками, малышка силилась спуститься с горы.
Не удержалась…
— О! Нет! — Бонна не успела ее подхватить.
— Нет! — крикнула Маша. Рика катилась с обрыва вниз.
Анна была уже в самом низу — и там, где она была, примыкая к и без того опасному, почти отвесному склону, стояла загородка с медведем.
— Зверинец! — Бонна прижала руки к груди.
— Зоопарк. Мир, там зоопарк! — заорала Маша, позабыв все приличествующие XIX веку слова.
Позабыв, что в XXI веке в шкафу круглой Башни стоит книга «Анна Ахматова. Избранное», — прямое доказательство, что Анечка Горенко никак не умрет пятилетней, спасется, подрастет и таки станет поэтом!
Рика с криком слетела с горы.
Снизу ахнуло — посетители зверинца прильнули к решетке.
Медведь, громадный и бурый, встал, направился к девочкам.
— О боже. О боже. О боже! — истошно закричал женский голос. — Сделайте же что-нибудь! Кто-нибудь…
Сверху голос казался глухим.
Анна, казавшаяся сверху невыносимо крохотной (безнадежно-беззащитной), пыталась вскарабкаться обратно.
Бессмысленно! Если бы по стенообразной горе можно было подняться наверх, медведь давно бы сбежал из вольера.
Зверь шел к Анне.
Она встала на четвереньки. Пальтишко задралось. Маша увидела бурые чулки на подвязках, подумала неважное: «Как ей не холодно?»
Ей не могло быть холодно. Ей было страшно!
— Сделайте… кто-нибудь! Он же ее!.. — не унимался женский глас за решеткой.
Взобравшись на небольшой бугорок, Анна вжалась в земляную, покрытую наледью стену.
Медведь прыгнул.
Анна закрыла глаза.
— А-а-а-а! — донеслось.
Но зверь вдруг недоуменно замотал головой. Постоял и пошел прочь.
К маленькой Рике.
Теперь он шел иначе — медленно, точно в его приближении, во взгляде его исподлобья, в каждом косолапом шаге каждой из четырех его лап был некий церемониальный и тайный смысл.
Прилипшие к звериной решетке кавалеры в картузах, котелках и форменных шапках, дамы в шляпках и платках застыли, — неясное, ставшее неотвратимым, прорисовалось в очертаньях горы, в белоснежности снега, крошащегося с небес равнодушною манкой, в протяжном и крякающем крике черного ворона.
— Нет! Нет! Нет! — скомкал тишину Машин страх.
Неизвестный храбрец в штанах с лампасами вскарабкался на решетку.
Но его героичный поступок выявился запоздалым.
Кто-то высокий, в темном пальто уже спрыгнул с горы, подхватил на руки двухлетнюю Рику.
— Пшел вон! — бесстрашно и грозно громыхнул он на медведя.
Косолапый зарычал, ощерив желтую пасть. Ударил лапой.
Но Мир — а это был именно он — увернулся от удара так быстро, что Маша только заморгала глазами.
— Беги ко мне! — Мир вильнул к Анне.
Та не заставила себя ждать — она мчалась к спасителю. Тот ухватил ее на ходу, рванул к ограждению. Сидевший на заборе несостоявшийся герой в штанах с лампасами принял спасенных девочек Горенко.
Мир феерично перемахнул забор.
И был встречен громогласными аплодисментами.
* * *
— Мир, ты — герой! Настоящий герой!
— Оставь. Их все равно бы спасли. Ты читала в статье: у Ахматовой умерла сестра Ия. А эта — Рика. Просто ты так испугалась, и я подумал: лучше вытащить их, чтоб ты не страдала.
— Мир, ты такой молодец! Ты не побоялся!
— Мне нечего бояться, — сказал он. — Кроме одного, что однажды ты прогонишь меня.
— Я тебя никогда не прогоню!
— Обещаешь?
Он спросил это так серьезно, что у Ковалевой засосало под ложечкой.
Его «обещаешь?» было тяжелым, как скрижаль, на которой издал свои первые законы Господь.
И Маша спешно прикусила восторженный язык.
— Обещаешь? — с настойчивостью повторил Красавицкий.
«Что сказать?» — заныло испуганно.
Сказать «Нет» после «я тебя никогда» было нелогично и подло.
Сказав «Да», она даст вечный обет: жить с Миром — не в любви, так в радости и в горе…
До смерти!
Но Ковалева не собиралась вступать в платонический брак на Царской площади образца 1894 или -5 года.
— Что ты молчишь?
«Почему он любит меня? Он должен был меня разлюбить! Что-то не так было с Дашиной Присухой…»
— Мир, — хмуровато проговорила она, изучая носки темных ботиков, — я обещаю, что найду способ тебя распресовать.
— В смысле?
— Расколдовать. Я найду Отсуху.
— А если не найдешь?
С секунду Маша переминалась с ноги на ногу.
Затем:
— Тогда я буду искать ее до смерти. Я не брошу тебя до тех пор, пока не смогу тебе помочь! Обещаю, — принесла она страшную клятву.
— Идет! — Он страшно обрадовался. Завертел головой. — Как здесь все-таки здорово. И воздух такой нереальный. Как в деревне! Логично, машин же нет. Вокруг сплошные сады. Не могу поверить, что я — в Киеве. Все такое маленькое — я чувствую себя Гулливером. И лысое. То есть, так мало домов, одни деревья…
Киевица кивнула.
За их спинами прятался сад цветов — Шато-де-Флер.
Слева, на горе, проживал окруженный собственным садом Институт Благородных Девиц.
Впереди Машин, омраченный нешуточным обещанием, взор радовал (еще не заслоненный нелепо-уродливой музейной махиной имени Ленина) царственно-белый сад «Владимирская горка».
А чуть правее — здание Купеческого собрания, заслонившее свой крохотный, но самый благоустроенный в Городе сад, посещать который по нескольку раз в неделю почитал святым долгом любой «правоверный киевлянин».
— Три дня назад, когда я была здесь, — втоптала Маша в снег любовную тему, — Купеческое собрание только-только построили.
— Три дня назад?
— Ну да, — в 1884 году! А знаешь, почему его построили здесь? Это настоящий анекдот! С Днепра по Крещатику несся такой порыв ветра, что дамам постоянно сдувало шляпки. И Купеческим собранием заткнули дыру от сквозняка. Я читала, в советское время здание решили снести. Но киевский поэт Юрий Рыбчинский пошел к мэру и рассказал ему эту историю и, таким образом, сохранил Собрание…
— О, боже! Маша! — Мир подскочил, как ребенок. — Ты видишь его? ТРАМВАЙ!
Снизу, по Александровскому спуску карабкался смешной маленький трамвайчик на стальных винтообразных рессорах.
— Ну да, сейчас же 94-й, — возрадовалась студентка. — Он пошел еще в мае 1892. Киевский трамвай был первым в России!
