Жнерен задумчиво обернулся к сжавшемуся за своим столом помощнику и требовательно произнес:
– Дорол, проверьте, кто из подданных Империи не может быть подвергнут наказанию за преступления, относящиеся к категории особо тяжких. Священнослужители не подчиняются законам этого государства?
Человек нервно сглотнул, испуганно поежился, но все-таки вынужден был четко ответить на вопрос своего начальника:
– Все подданные без исключения подлежат наказанию за совершение преступления, разнится только тяжесть ожидающей их кары.
Диин кивком поблагодарил его за информацию, которую и сам прекрасно знал, но обстоятельства требовали, чтобы люди услышали один из основных принципов законодательства Империи из уст себе подобного, и снова обратился к залу, предельно внимательно следя за реакцией людей на происходящее:
– В мои обязанности входит устанавливать истину. При принятии решений я руководствуюсь только законом, дарованным Императрицей своим подданным, и никогда не выношу приговора, если не уверен в виновности человека. Для меня остается загадкой, почему вы считаете, что занимаемая должность может служить доказательством того, что преступник не совершал деяния, в котором его обвиняют, или не должен нести за него наказание. Поскольку на этот пост меня назначила Императрица, я сегодня же обращусь к ней с этим вопросом и потребую предоставить в мое распоряжение закон, устанавливающий ограниченную ответственность для священнослужителей, а пока приговор остается в силе. - И уже совсем другим тоном добавил: - Стража, уведите его немедленно.
На этот раз люди подчинились беспрекословно, и Эорор с удовольствием ощутил, что эмоции находящихся в зале начали меняться, теперь среди них преобладало презрение и отвращение к человеку, до недавнего времени занимавшему пост первосвященника. В справедливости приговора уже почти не сомневались. Диин мрачно усмехнулся про себя: иногда людьми было на удивление просто манипулировать.
Цаакеш равнодушно смотрел перед собой, сидя у открытого окна. Он не обращал внимания на ветер, шевеливший его волосы и норовивший забраться под тонкую рубашку, на странного диина, так не похожего на всех остальных мужчин его племени, который за время перелета превратился в его тень, и на приглушенный шум, доносившийся из коридора, ему было все равно. Последнее время царевич жил как в тумане, иногда на несколько мгновений приходя в себя, а потом снова погружаясь в мутное марево, в котором не было ничего, кроме холода, равнодушия и сильной боли, возникающей время от времени, но почти сразу растворяющейся в окружающем его облаке. Временами ему казалось, что он умирает, а иногда Цаакеш был уверен, что уже мертв и все происходящее с ним - кара Саана за какие-то грехи, которые он сам просто не помнит. Но подобные приступы уверенности становились все реже и реже, за ними всегда появлялась боль, и царевич старался не допускать эти мысли в свое сознание, предпочитая думать о чем-нибудь другом. А лучше не думать вообще…
Что-то заставило его выйти из заторможенного состояния и обратить внимание на окружающую его действительность. Цаакеш медленно моргнул и огляделся вокруг. Он находился в своих апартаментах, которые знал с детства, но теперь они вызывали у него странный иррациональный дискомфорт. Царевич прислушался к своим ощущениям, пытаясь понять причину этих непонятных чувств. У юноши возникло впечатление, схожее с тем, какое уже появлялось у него однажды, когда лет в шестнадцать он из любопытства надел свою детскую одежду, которая стала давно уже ему мала и сильно стесняла движения, не давая нормально дышать. Юноша с трудом сглотнул и сжал кулаки, комкая мягкую ткань пледа, как оказалось, укрывавшего его ноги.
Ощущения обрушились на него с болезненной внезапностью. Словно в одно мгновение упала неощутимая, но прочная стена, отделявшая его от окружающего мира, оставив Цаакеша беззащитным перед его атаками. Юноша судорожно вцепился в плед, словно он был его единственным спасением, и скорчился в кресле, не в силах справиться с нахлынувшей на него волной информации. Цаакеш с ужасом ощутил, что просто растворяется, бесследно исчезает под давлением непонятных и пугающих своей чуждостью образов и чувств. Он заметался, чувствуя, что ему грозит внезапно возникшая опасность, которую ему не побороть, и как паника захлестывает его с головой. Оказывается, умирать - это очень страшно…
Царевич медленно открыл глаза и невольно зажмурился от удивления, совсем близко от него было лицо его диина-сопровождающего, и в глазах нелюдя не было обычного равнодушия. Из глубин сознания внезапно всплыло имя Терзар. Цаакеш с изумлением осознал, что отчетливо помнит все, что ему говорили его сопровождающий и дядя во время перелета, без всякого труда может восстановить и более ранние воспоминания, но не в состоянии вызвать из памяти образы произошедших на корабле событий, словно кто-то заботливо стер ненужные данные, оставив только самое необходимое. Лицо диина отодвинулось, и царевич смог более подробно рассмотреть, где он находится. Изумлению его не было предела. Выяснилось, что он почему-то лежит на полу, причем его голова и плечи каким-то образом оказались на коленях у Терзара, и тот не только не возражает против подобного самоуправства, но осторожно придерживает его, чтобы юноша не свалился со своей импровизированной подушки.
– Как ты себя чувствуешь? - В голосе диина отчетливо ощущалось беспокойство вперемежку с сожалением. Окончательно деморализованный подобной причудливой смесью эмоций, исходящей от обычно абсолютно хладнокровного создания, Цаакеш только молча открыл рот и закрыл, не произнеся ни слова. В следующее мгновение он ощутил мягкое прикосновение где-то внутри своей головы, и в панике попытался вскочить, но сильные руки нелюдя без труда удержали его на месте, и Терзар успокаивающе произнес: - Не бойся, здесь ты в полной безопасности. Успокойся и скажи мне, как ты себя чувствуешь? У тебя ничего не болит? Нет ощущения неправильности присходящего или того, что ты что-то забыл?
– Нет. - Цаакеш наконец взял себя в руки и смог внятно ответить на поставленные вопросы, причем на все сразу. Юноша ощутил неожиданное облегчение оттого, что сумел справиться со своей слабостью и доказал, что это он управляет своим телом, а не оно им. Почему-то он точно знал, что это хорошо и правильно. Собравшись с силами, царевич огляделся по сторонам, и на него внезапно накатило уже знакомое ощущение дискомфорта. Эта комната давила на него, заставляла задыхаться. Цаакеш сердито насупился и попытался подняться в надежде, что после того как он примет вертикальное положение, так неожиданно возникшая клаустрофобия отступит. Диин молча помог ему встать на ноги и утвердиться в этом положении, но от перемены места в пространстве помещения легче царевичу не стало. Наоборот, к клаустрофобии добавились еще головокружение и противная дрожь в ногах. Юноша несколько раз сглотнул, борясь с тошнотой, и медленно, четко проговаривая слова, произнес: - Мне здесь не нравится! Я хочу отсюда уйти!
