На этот раз не было никакого смеха, только тишина затаенного дыхания, ожидающего падения молота.
Настоятельница Стекло поджала губы, словно попробовала что-то особенно кислое. Она какое-то мгновение изучала Нону, подняв руку в сторону Сестры Колесо, когда монахиня, казалось, собиралась произнести свое первое слово, выплеснуть свой гнев. Настоятельница расплылась в улыбке:
— Император запретил поклоняться ложным идолам, Нона. Большая часть нашей собственной истории — более десяти тысяч лет — погребена подо льдом. Летопись триумфов, безумств и медленного поражения под умирающим солнцем. Существует достаточно ересей и языческих богов, придуманных нами самими, и нет необходимости гнаться за тайнами существ, менее похожих на нас с тобой, чем собака на рыбу.
Тот же гнев, что вскипел в каком-то красном уголке Ноны, когда Раймел ранил Сайду, снова начал бурлить в ней. Она встала так быстро, что ее стул упал бы, если бы не быстрые руки Клеры: «Мой отец...» — Слова, жесткие и резкие, застряли у нее в горле. Она усмирила их — гнев лишил Нону ее места в деревне, а потом и в Калтессе…
— Я здесь для того, чтобы ответить на вопрос почему, — спокойно продолжила Настоятельница Стекло, словно маленькая девочка не стояла перед ней с вызовом, уперев в бока сжатые кулаки. — Мы почитаем Предка, потому что, поступая так, мы соединяемся с тем, что свято в человеческом духе, что свято в нас...
— Вы не святая! — Нона не могла остановить эти слова. Теплые постели и хорошая еда были слишком большим сокровищем, чтобы приносить их в жертву, но вместе с ними пришли ножи в темноте, смех сквозь прижатые к лицу ладони и эта женщина, называющая себя святой. — Вы видели, как убили Сайду! Вы видели, как ее душили и задушили!
— Сестра Колесо! — Настоятельница повысила голос до крика, заглушая все, что говорила монахиня. — Принесите мне проволочную трость из склада Меча.
Резкий вздох раздался по всей комнате. Лицо Сестры Колесо расплылось в непривычной усмешке.
— Да, Настоятельница Стекло, конечно. Хороший выбор. Прекрасный выбор для наказания. — И она поспешно вышла из комнаты, удивив всех своей скоростью.
Настоятельница подождала, пока дверь закроется. Она отодвинула один из стульев от неиспользуемого стола и села на него, являя собой слегка комичный образ дородной женщины, взгромоздившейся на детское сиденье.
— Я не святая? Что есть святое? Нона? Кто-нибудь? — Молчание. Нона хотела было ответить, но поняла, что не знает. — Я верю в Предка — в дух Предка.
— Верите? Как верит Сестра Колесо? — Нона не смогла не подпустить яд в свои слова. Когда она смотрела на Колесо, ей казалось, что при создании этой женщины что-то было пропущено. Большую часть времени Нона чувствовала то же самое по отношению к себе — как будто в ее конструкции какая-то часть была пропущена, полностью отсутствовала, и она даже не могла сказать, какая, только то, что пустота лежала там, где эта часть должна была быть: — Я ненавижу Сестру Колесо. — Гораздо труднее простить людям свои собственные грехи, чем те, что уникальны именно для них. Гораздо труднее.
— Ты не знаешь Сестру Колесо, Нона. Ты ведь только что с ней познакомилась.
Нона нахмурилась.
— Я много чего знаю. Я много чего повидала. Больше, чем вы можете видеть отсюда, из своего милого теплого монастыря, за который платят все люди, работающие там, в городе, и в Коридоре, выращивающие вам еду из грязи. Что хорошего в святости, если она не может себя накормить и одеть? Это место превращает детей в старух, молящихся за грехи мира и никогда их не видящих. — Некоторые слова принадлежали ее отцу, но весь гнев принадлежал ей. — Что хорошего в святости, если она видит, как умирает моя подруга — не потому, что она сделала что-то не так, а потому, что ее кровь была недостаточно хороша?
Лица послушниц вокруг нее застыли в самых разных выражениях, от ужаса и шока на лице Джулы и Рули до изумления на лице Клеры и улыбки Арабеллы, которая могла означать все, что угодно. Ноне хотелось взять свои слова обратно — даже сейчас ей хотелось извиниться и попросить оставить ее здесь... но она не могла выдавить из себя ни слова.
— Ты права, Нона. — Настоятельница кивнула сама себе, бросив быстрый взгляд на ее единственное кольцо, украшенное большим аметистом.
Нона моргнула, она ждала удара или осуждения.
— Если бы мы провели здесь всю свою жизнь, мы мало что могли бы предложить миру и знали бы о нем достаточно мало, чтобы иметь контекст для нашей молитвы... — заметив, что Нона нахмурилась, она заговорила более просто. — Мы бы не понимали, за что молиться. Не зная хаоса и смятения, которые омывают все вокруг этого плато, нашей Скалы Веры, мы не могли бы оценить спокойствие, которое ищем. — Настоятельница Стекло замолчала и устремила на Нону взгляд своих темных глаз. Ей казалось важным, чтобы Нона поняла... чтобы Нона поверила. — Я не всегда была монахиней. У меня был сын, и я дышала на него. Когда мы хоронили его, меня охватила печаль. Было ли мое горе святым? Было ли оно уникальным? Все наши обиды и глупости повторяются снова и снова. Поколение за поколением живут и делают одни и те же ошибки. Но мы не похожи на огонь, реку или ветер – мы не одна мелодия, скорее ее вариации, которые разыгрываются вечно, в огромных количествах, пока мир не умрет. В нас написана история. Твои родители — твой отец и его ледяные туннели, твоя мать и ее Церковь Надежды, любили ли они тебя или бросили, — оба они живут в твоих костях, их помнит твоя кровь. Хунска поднялась в тебе на поверхность, быстрота какого-то родственника, умершего десять тысяч лет назад — ты думаешь, что твои мать и отец присутствуют меньше?
Нона обнаружила, что слишком крепко стиснула зубы, чтобы ответить. Гнев за мать кипел в ней, и руки ее судорожно сжимались.
— В нас записана история, которая дополняется с каждым зачатием — она помнит и изменяет нас — мы движемся от чего-то к чему-то. — Настоятельница Стекло вытянула обе руки перед собой, ладонями наружу, сложив большие пальцы, так что между указательными пальцами обеих рук образовалась узкая щель. — Жизнь. — Она чуть приподняла одну руку. — Смерть. — Она подняла вторую руку, чтобы соответствовать первой. — Мы тратим все наши годы на короткое путешествие через эту щель. Но обрати внимание — пропасть узкая, если ты пересекла ее, но, если идти вдоль нее, она длинная. Длинная настолько, насколько захочешь. Ты и я, мы путешествуем через щель, но, как народ, мы следуем вдоль нее. Предок стоит на обоих концах. Предок наблюдает за нами еще до полета — до того, как корабль-сердца впервые отбили свой ритм. Это Предок необычайной формы, источник, альфа. На нашем пути мы стали многочисленными и разнообразными. Предок наблюдает за нами от начала и до конца, из-за мертвых звезд, в холодной тьме запредельного. Это Предок необычайного разума, предназначение, омега.
— Предок — это смысл в хаосе, память во времени, и это святое. Ритуал, которому учит Сестра Колесо, является частью этой памяти — нашей связи с ним, и это важно, что бы ты ни думала о человеке, который передает послание. Но что меня действительно волнует, так это знание, стоящее за этим посланием. Мы — многие части единого. Мы — ступени, Предок — путешествие. — Она встала и взяла Нону за руку. — Пошли, нам лучше уйти.
От удивления у Ноны развязался язык.
— Но почему? Куда? — Она подозрительно отступила назад.
— К этому времени Сестра Колесо уже наверняка обнаружила, что Зал Меча заперт, отправилась на поиски сестры Сало, нашла ее в санатории и забрала ключ. Ты хочешь быть здесь, когда она вернется с проволочной тростью? — Она подошла к двери и открыла ее, потянув Нону за собой. — Ведите себя прилично, девочки. Госпожа Дух захочет воспользоваться этой тростью и не потребуется особых причин.
— Сестра Колесо скоро успокоится. — Настоятельница пересекла фойе и открыла главные двери. — По крайней мере, настолько, насколько это возможно. Хотя я не стану притворяться, что она не из тех, кто забывает обиду. Она несет свою страсть к вере в обеих руках, и любое неуважение ко мне, реальное или предполагаемое, является для нее нападением на веру, Нона. Оставайся на ее хорошей стороне и обрати внимание: тебе нужно узнать то, чему она учит.
