Наконец, Шооран собрался в путь. В несколько минут он дошагал к мертвой полосе и здесь остановился. Ему стало страшно, он понял, что не дойдет. Слишком сильно въелся в память запах горящего нойта, он парализовал ноги. Шооран не мог заставить себя ступить в огненное болото. Дороги не было.
Тяжелый бугор влаги разбился о берег, смыв часть старого завала и нагромоздив новый. Удушливый пар разъедал горло даже сквозь ароматическую губку. Жгло глаза. Не было дороги к людям, была лишь вечность, полная одиночества.
Шооран задрожал от тоски, негодования и бессилия.
– Пусти… – попросил он глухой далайн.
Далайн продолжал бесцельно колыхать густую влагу, будто Тэнгэр, впавший в младенчество и замесивший небывалую кашу-малашу.
– Пусти!.. – заорал Шооран, угрожающе замахнувшись на далайн.
Далайн пришел в движение. Бугры влаги выросли и забегали, словно крик стегнул их. Явилась пена, следом за ней – твердь. Перед воспаленным взором Шоорана повторялось чудо творения, но старого илбэча не было рядом, все вершилось по воле Шоорана. И Шооран – полумальчик-полумужчина, измученный одиночеством и раздавленный внезапно обретенной силой – не выдержал. Он вздрогнул, попятился, заслонившись рукой, и тут же очнувшийся далайн смял не успевшую окаменеть постройку, ожившая влага взломала поверхность неродившейся земли, канули в глубину призраки суурь-тэсэгов.
Шооран бежал. Он спрятался на сухом оройхоне, заперся в алдан-шаваре и две недели не показывался оттуда. Лишь созревший урожай заставил его выйти на поверхность. Ни о каких доспехах Шооран больше не думал, случившееся отодвинуло вглубь даже тоску по людям. Постепенно страх угас. Теперь свою неудачу Шооран расценивал философски: знал – не получилось сегодня, получится в следующий раз. В конце-концов, первая тукка у него тоже сбежала, а потом оказалось, что изловить тукку не так уж и сложно.
Однако, следующего раза Шооран не торопил. Жил, словно ничего с ним не случалось, лишь вечерами доставал старикову карту и подолгу рассматривал ее, водя пальцем по линии побережья и бормоча под нос. Пересчитал оройхоны – отдельно мокрые и сухие. Измерил далайн. Выходило, что в нем может поместиться еще без малого пять двойных дюжин оройхонов. Никто из илбэчей прошлого так много не строил, даже великий Ван, как гласило предание, сумел поставить лишь три двойных дюжины новых островов. Отыскал Шооран на карте свой оройхон, а вооружившись тростинкой и черной краской добытой из брюшка тайзы, обозначил ту землю, что поставил при нем старый илбэч. Успел ли старик сделать что-нибудь еще, Шооран не знал, и на этом месте карта обрывалась.
Шооран решил выждать два месяца прежде чем предпринимать вторую попытку, ведь именно этот срок называл старик, предупреждая о набегах Ёроол-Гуя. Но Многорукий так и не появился, и Шооран напрасно проводил время на верхушке суурь-тэсэга, ожидая чудовище, которое прежде видел лишь раз. Зато потом пришлось наверстывать упущенное, приводя в порядок осыпавшееся поле. Как бы ни обстояли дела, Шооран привык есть хлеб и не собирался отказываться от него.
Урожай пропал, месяц Шооран прожил за счет старых запасов, которые необходимо было восстановить, так что назначенный срок прошел безрезультатно, а там уже и мягмар близился – дюжина второй в жизни Шоорана и третий со дня смерти мамы. Два месяца, как и следовало ожидать, превратились в полгода.
На второй день мягмара Шооран отправился к далайну. Ничего особого ему было не нужно, просто хотелось доказать себе самому, что выползшие из шавара хищники больше не страшны ему. И как нарочно снова встретил парха, возможно того самого, что три года назад. Гигантский гвааранз был, конечно, сильнее и опаснее, но во время мягмара, попав на поверхность, терял агрессивность и лишь отбивался от наседавших охотников. Парх и на поверхности продолжал оставаться активным хищником. Но сейчас ему встретился не умирающий мальчик, а полный сил и отлично вооруженный юноша. У Шоорана был с собой гарпун и припасенный на тукку хлыст, которым он уже неплохо владел. Когда парх неожиданно прыгнул, Шооран встретил его ударом хлыста. Удар ничуть не повредил зверю, сражаясь в шаваре за самку, старый парх случалось часами хлестался с соперником. Тем более, что этот враг оказался одноусым. Парх мгновенно, как привык во время свадебных дуэлей, заплел усами хлыст, вырвал его из рук Шоорана и пополз вперед, широко раздвинув серповидные жвалы. Но Шооран, потеряв хлыст, обежал недавно прыгнувшего и потому неповоротливого зверя и вогнал гарпун под топорщащуюся на спине чешую. Парх завертелся, беспорядочно хлеща усами. Шооран отпрыгнул в сторону и, укрывшись за тэсэгом, принялся кидать в раненого зверя камни. Потом, изловчившись, подхватил оставленный пархом хлыст, с третьего удара захлестнул гибким концом гарпун и вырвал его из раны. Затем вновь сунул хлыст в морду парху и, обезопасив себя от усов, повторил удар гарпуном, но уже в другой сегмент тела. Движения парха стали вялыми, напор ослаб, и в течение пяти минут Шооран добил его. Это была победа, которой мог гордиться настоящий охотник!
Шооран вырезал усы (теперь в его арсенале было четыре режущих кнута!) и острые пластины изогнутых жвал. Выдрал на память колючую чешуйку из хвоста. Больше поживиться было нечем. Конечно, Шооран знал, что из хвоста, которым парх отталкивался во время прыжков, можно извлечь большой кусок белого мяса, но после неудачи с туккой охоты пробовать парха не было.
Домой Шооран вернулся переполненный чувством уверенности в себе. Остаток праздничной недели он провел в алдан-шаваре, не считая нужным раньше времени замахиваться для удара. Но едва кончился мягмар, Шооран появился на берегу. Встал, пристально, с прищуром оглядел далайн, представил, где именно встанут суурь-тэсэги, и уверенно потребовал, чтобы они появились. Сначала ничего не происходило, мир не слышал его, но через минуту Шооран почувствовал сопротивление не желающей меняться косной массы, и это подсказало ему, что надо делать. Сразу налились жаром ладони, и словно огненный авар зажегся в мозгу. Оройхон вставал из глубин тяжело и мучительно медленно. Каждый тэсэг, любой камень всей тяжестью ложился на плечи Шоорана, и только неутихающий, неукротимый огонь позволял выдержать эту громаду. Шооран не кричал, не признавался в ненависти, не стремился мстить. Он работал. От былой уверенности не осталось и следа – слишком велика была поднятая тяжесть. Но Шооран знал: на этот раз он ее не бросит – и тянул землю на свет, закостенев в страшном усилии. И когда в одно мгновение разом исчезла тяжесть и погасло пожиравшее внутренности пламя, Шооран не испытал ни малейшего облегчения. Это было так, словно собственная сила разорвала его пополам. Шооран вскрикнул и упал замертво.
