Тишина. Странное доселе не ведомое ощущение отдаленной мощи, яростно плюющейся огненным ядом, ушло. Но может быть эти отвлекутся и его перестанут мучить… Нет.
Другой кипящий сгусток Силы приблизился: так вот каково это оказывается видеть чью-то магию…
— Твой хозяин дал о себе знать, — хлестнул голос Ровены, — На что вы рассчитываете? Чего добиваетесь? Отвечай, чертов упрямец, пока я даю тебе такую возможность!
Молчание. Только прерывающееся хриплое дыхание в ответ…
Боль была чудовищной, словно его бросили в кислоту, пламя или к ядовитым осам.
«…Я верю, ты не оставишь меня… пусть даже это обман… у меня больше нет сил… они уходят, как вода в раскаленный солнцем песок… их съедает боль, но мой разум она не съест! Ты, кто дал мне надежду, дал смысл… помоги мне, помоги же!!!
Мне так больно… так одиноко… мне страшно… помоги… боль… помоги… я не выдержу!! За что?..» — Увы, не смотря на нежные лета, сердце этого юноши полностью поглощено Тьмой! — пафосно заключила разочарованная леди Ровена, убирая руки, и распорядилась, — Сжечь. Он больше ни на что не пригоден.
После чего она вернулась к решению более важных вопросов.
* * *
Стоя на некотором отдалении, Алагерда смотрела на весь этот кошмар расширенными стеклянными глазами, не замечая, что алые капли из оставленных ее собственными ногтями дорожек пачкают кипенно-белое платье.
В течение трех долгих дней она отнюдь не сидела сложа руки, а действовала, пусть тихо, осторожно, исподволь, взяв на вооружение элементарную логику и мнимую легкомысленную насмешливость. Ну что такого важного может знать этот мальчишка?
И скажите на милость, чем он может быть опасен? Он же даже не обучен толком! Под таким углом, действия акколитов Совета и впрямь выглядели как бы не слишком благообразно.
Увы, все ее старания разбивались о единственный, но железный аргумент: возраст возрастом, и преступлений за ним никаких не известно, но данный конкретный парень может претендовать на Черный Трон, а следовательно подлежит превентивному устранению. Оставалось только упирать на то, что безопаснее и выгоднее провести казнь не в лесной глуши, а в городе, — для поддержания нужного общественного мнения и от Башни подальше.
Вначале волшебница действовала скорее потому, что дала обещание Райнарту.
Бывшего героя она знала очень хорошо, и именно поэтому объясняться с ним относительно судьбы Дамира, она боялась ни чуть не меньше, чем утратить свое привилегированное положение. Однако к истечению последних суток ей хотелось лично и непременно чрезвычайно долго откручивать самодовольную голову леди Ровены. Наплевав на риск, на то, что ее могут заметить, Алагерда пришла к юноше, что бы хоть как-то облегчить его участь.
Утром она первым делом отдала соответствующие распоряжения, что бы как можно быстрее выехать из лагеря: сразу, едва Глава Совета закончит с допросом пленника.
Отступать и откладывать решение Алагерда была больше не намерена: зачем понапрасну терзать паренька! Но на этот раз препятствием для осуществления ее планов стало упрямство самого Дамира.
«Подчинись же!» — безмолвно просила его Алагерда, не имея возможности ни помочь, ни повторить свой призыв вслух, — «Подчинись, ты же погибнешь! Что ты там себе напридумывал, глупый мальчишка… разве могут твои откровения причинить вред Дамону?! Смирись же! Не сопротивляйся!» Боевой тревоге она обрадовалась и испугалась одновременно: Дамира оставили в покое, но неужели же Дамон каким-то образом узнал о происходящем и примчался к нему на выручку? Она испугалась и его, и — да, за него… Какой смысл себе врать!
Каждый из находившихся в лагере чародеев, конечно слабее Властелина Башни, но их много не считая амулетов и всяческих заранее оборудованных хитростей, а он один…
Алагерда испытала не малое облегчение, осознав, что это вовсе не Дамон, а через несколько минут узнала и нападавшего. Точнее нападавшую.
Едва рассеялась насланная туча воронья, стала различима тонкая черная фигура, прикрывающаяся расправленными кожистыми крыльями: высший вампир, не нуждающийся ни в склепе, ни в прочих атрибутах, для которого солнечный свет лишь неудобство, немного гасящее силы.
— Раинн!!! — облегченно вырвалось у волшебницы, и ее услышали.
Алагерда никогда с ней не встречалась, но больше это никто не мог быть! Не было сомнений, что это она прикрывала Дамира от поиска. Толи ей что-то помешало его защитить, толи вампирка выжидала, наблюдая, однако все же решила вмешаться.
И встретила решительный и эффективный отпор, заставивший ее ретироваться. Герда была почти разочарована, но не удивлена: к чему ей рисковать своей долговечной шкурой ради безвестного мальчишки.
С этого мгновения Дамир был обречен. В хрипах корчащегося у столба пленника не осталось уже ничего человеческого. Для Алагерды потрясением стало все: и то что Дамир сопротивляется чтению, и то что сопротивляется успешно, и злоба раздосадованной Ровены, и ее приказ, подлежащий немедленному исполнению, хотя она и понимала, что вызван он не только гневом. Леди Ровена была из тех, кто предпочитает уничтожить необходимое врагу, лишь бы не допустить возможности это заполучить. Появление Раинн ее только подстегнуло.
Цепи сменили обычные веревки у наскоро вкопанного по соседству столба для костра: зачем же из-за одного едва живого колдунчика портить более надежную конструкцию.
За поленьями тоже дело не стало.
Алагерда потеряно застыла в отдалении, не сводя остановившегося взгляда с обвисшего в путах безвольного тела. Она прекрасно понимала все побуждения и рассуждения, но не менее отчетливо она понимала, что сейчас они совершают убийство. Гнусное и подлое.
И только осознание того, что все бесполезно, что она ничего не сможет сделать, что никакие ее слова не будут приняты во внимание, и даже если она сейчас бросится к костру, освободит Дамира от веревок — она не сможет протащить его по тонким путям, — только это заставляло ее оставаться на месте.
Право, было ли там кого спасать, после тайфуна, учиненного Ровеной в его сознании?
«Дура! Почему ты не вывела его в первую же ночь? Во вторую, третью… Вчера наконец?!» — из прокушенной губы женщины тоже текла кровь, капая на платье.
Алагерда всегда почитала себя лучше своих сестер по естеству: умнее, решительнее, одареннее. Сейчас же она с холодной безжалостностью определила себя как нечто, совершенно противоположное и недостойное. Она имела возможность до конца наблюдать, чем обернулась ее осторожность, обусловленная себялюбием и переходящая в трусость. Проклятье, ей не хватало решимости даже избавить мальчишку от лишних страданий в разгорающемся все сильнее пламени!
