Во всей этой истории было одно утешение — капитан просил найти человека, который хоть что-то о золотом цветке мог бы рассказать, Жилло и нашел. Да только человек этот — юная принцесса, и жить ей осталось всего-ничего…
Вздохнул Жилло горестно и — взгляд на себе почувствовал. Поднял голову — все мимо таращатся, на свидетеля Эдвина Инкена, он что-то про веревочную лестницу плетет. А взгляд уткнулся в лицо графскому слуге и словно требует — ну, найди же меня, ответь!
На стене, за столом, висели канделябры огромные, и в каждом между двух несущих свечи ветвей было зеркало вделано. Одно вроде обычное, а в другом блеск нестерпимый объявился — не отражение свечи, а именно золотой, раскаленный блеск. Притянул он к себе взгляд Жилло почище магнита.
И хотя смотреть было нестерпимо, все равно что на солнце, уставился Жилло в зеркало. Там, в глубине, два глаза ему почудились. Но не огненных. Два внимательных и веселых глаза. Понял Жилло, что или бредит с перепугу, или сейчас тут чудеса начнутся.
Выплеснулось из зеркала живое золото и мгновенно внутрь ушло. А на столе перед судьей и полицейскими офицерами — длинная, густая, сверкающая прядь вьющихся волос! И от свечек по ней золотые блики бегают.
Секунда — и пусто стало за столом. В почтенном старце Эрике такая прыть проснулась — одним прыжком у клетки оказался и спиной о прутья треснулся. Офицеры полицейские почему-то ближе к дверям отскочили.
— Это еще откуда?! — заорал судья, тыча издали пальцем в сторону клетки. — Кто бросил? Кто прятал? Всех обыскать!
— От клетки до стола и тяжелое не докинуть, не то что волосы! разумно возразил старший полицейский, подкрадываясь к столу. — Ты, судья Эрик, угомонись, а мы сейчас посмотрим, нет ли над столом какой потайной дырки.
Вынул шпагу из ножен и волосы на столе пошевелил острием. Ничего огнем не полыхнули, ядовитый дым не пустили…
Усмехнулся Жилло — хоть две недели свою дырку можете искать… Произошло обычное колдовство, и произошло оно вовремя.
Потом, как и следовало ожидать, все бурную деятельность развили. Послали за лестницами, стали зеленую ткань со стены сдирать, ножами в потолочные балки тыкать, судья пальцем указывал, полицейские тоже распоряжались. Волосы сквозь тряпочку отважно взяли и унесли на двор сжечь. Узников поскорее из загородки вывели и бегом-бегом в подземелье погнали.
На сей раз Жилло от лестниц и поворотов не обалдел. А даже более того — сходу, идя впритирку к стене, влетел за оконную портьеру в зале, да там и остался.
Сколько узников забрали из подземелья — столько и распихают по камерам, подумал он, недостачи не будет, шума не поднимут. Недостача обнаружится, когда за той интересной парочкой пожалуют, которая парик покойной госпожи лекарши прихватила вместе с зимним плащом стряпухи Маго.
Теперь бы следовало выбраться из самого Коронного замка в форбург, в ночлежку — время уже ко сну располагало. Но поди знай, где южная стена и где прилепившийся к ней форбург.
Долго проторчал Жилло за оконной портьерой из зеленого сукна. Хорошая была портьера, теплая. Но в конце концов выбрался он оттуда и короткими перебежками отправился форбург искать.
Хорошо, что вспомнил — ночлежка над конюшней расположена. Спрятавшись в южном замковом дворе, высмотрел, откуда оседланных лошадей ведут. Калитка была в стене — даже не очень высокая, вдобавок узкая, Жилло и в голову бы не пришло, что конь там протиснется. Подобрался он к калитке поближе, засел за мешками какими-то вонючими и стал ждать удобного момента.
Момент выдался не скоро. Темнело уже, когда в карете кто-то из Равноправной Думы прибыл. Ездил по неким равноправным делам, видать, и припозднился. Лошадей выпрягли, карету в сарай закатили, члена Думы в его апартаменты препроводили, и тут случилось недоразумение.
Остались в этом закоулке замкового двора только шесть упряжных лошадей и конюх, кучер — тот пошел в сарай с каретой разбираться. Пять лошадей спровадил конюх на конюшню и тут вышла заминка.
Крупный вороной мерин отказался в калитку идти. Видно, не раз там бока обдирал. Уперся — и хоть ты тресни! Половина мерина — здесь, половина — там. И передняя, скорее всего, кусается, а задняя — копытами уперлась и прицельно брыкнуть норовит, прямо конюху в пузо.
Конюх отвел мерина от калитки, сам туда прошел и его за повод тянет, а мерин — ну никак. Его бы сзади по крупу хоть хворостиной шарахнуть, да только не может один человек быть сразу и спереди, и сзади. Вот это и оказался удобный момент.
Вышел Жилло из укрытия и по конскому крупу — тресь кулаком. Мерин от неожиданности, поджавшись, сразу в калитку проскочил, во двор форбурга, а Жилло — следом.
— Спасибо, братец, — говорит ему конюх. — Эта скотина всю душу из меня вынула! Ты думаешь, это лошадь? Это нечистая сила, а не лошадь.
— Сдается мне, что не в карету твою нечистую силу запрягать надо, а под седлом держать, — отвечает Жилло, беря мерина с другой стороны под уздцы. — Это же по всем статям боевой конь. Ему в кавалерии место.
— Вот поди скажи это Равноправной Думе! — обернувшись на всякий случай по сторонам, шепчет конюх. — Я тоже считаю, что ему в драгунском полку место. А мне сказали — у нас не только люди, но и лошади равны, так что пусть таскает карету, чем он лучше упряжных лошадей!
За таким разговором они до конюшни дошли. Конюшня длинная, вдоль наружной стены форбурга. Конюх мерина в стойло повел, оставив Жилло у входа. Тот повертелся, повертелся — ну, не понять, как в эту ночлежку попадают, не по воздуху же! А тут и конюх вышел.
Видя, что мужичок принимает его за кого-то новенького из замковой обслуги, Жилло не стал ему говорить про ночлежку, это всегда успеется. А сказал вот что.
— Должно быть, ровный у этого злодея галоп. Охотно бы я его в манеже попробовал. Люблю этих скотов, прямо сил нет.
— В замковой конюшне служить — сердце кровью за них обольется, ответил конюх. — Кони замечательные, породистые — а их именно за это упряжными сделали. Равноправие! Какое может быть у лошадей равноправие? Вот сейчас на ночь глядя велено четырех лошадей седлать и выводить. Успели они поесть, успели отдохнуть? Никого это не беспокоит!
— Пойдем, помогу оседлать, — предложил Жилло. Была у него при этом и задняя мысль — не болтаться почем зря во дворе форбурга, мало ли кто туда сейчас заявится за четверкой лошадей.
Взяли они с конюхом тяжелые седла с торчков в бревне, потащили к стойлам и, беседуя негромко о лошадиных делах, седлать стали. Конюх обрадовался, что собрат по духу нашелся, стал жаловаться. Выезжает Равноправная Дума с помпой — каждому члену всякий раз запряжка в шесть коней положена. А всей дороги — с горы в Кульдиг съехать да обратно вернуться.
