— Да, господин.
— Что ж, значит, о делах завтра, сегодня будем веселиться. Счастлив знакомству.
Едва герцог отошел, к ним устремились какие-то люди. Кое-кого Эдгар узнал — их уже сегодня знакомили, другие были не знакомы, но жаждали познакомиться. Все снова завертелось чередой лиц, улыбок разговоров, и Эдгар едва сумел дождаться, пока не объявят очередной танец и можно будет ускользнуть от толпы.
— Вот повезло, ничего не скажешь — проворчал он.
— Повезло, — совершенно серьезно подтвердил Рамон. — Герцог мог бы сказать ровно то же самое — но так, что ты бы почувствовал себя тараканом, над которым занесли башмак. А он был благосклонен — и это заметили.
— Если это называется «благосклонность», то я не хотел бы знать, как выглядит немилость.
— И правильно.
— Но переезд ведь не значит, что мы больше не увидимся.
— Как получится и как герцог позволит. Ты теперь на службе, привыкай.
Рамон хотел было сказать что-то еще, когда на глаза легли женские ладошки.
— Угадай?
Рамон пробурчал что-то неразборчивое, обернулся. Замер, разглядывая девушку:
— Лия?
— Узнал! — обрадовалась она.
На взгляд Эдгара, девушка была хорошенькой — вот только бы еще умела вести себя как подобает. Это ж надо — прилюдно вешаться на шею мужчине. Причем в прямом смысле: подпрыгнула и повисла, а Рамон подхватил ее за талию и раскрутил, причем хохотали оба так, что на них стали оглядываться.
— Рад тебя видеть. Правда, — сказал он, поставив наконец девушку.
— Не верю, — она скорчила капризную гримаску. — Заходил к нам и не спросил меня.
— Ну, извини. — Рыцарь изобразил дурашливый поклон. — Решил, что не стоит беспокоить девушку в день бала, у нее и без того дел по горло.
Он снова улыбнулся, подмигнул:
— И скажи, что я был не прав.
— Скажу. — Она топнула ножкой. Оба снова рассмеялись. — Ты изменился. Не могу точно сказать, что именно, но… Заматерел, что ли.
Рамон пожал плечами:
— Со стороны виднее. А ты совсем взрослая… Пойдем танцевать?
— Потом, — отмахнулась она. — Если танцевать, то придется петь[21]. А я соскучилась и хочу поговорить. — Она вдруг залилась краской. — Извини, я вовсе не хотела сказать, что… — Девушка окончательно смешалась, опустила ресницы.
Рамон, кажется, тоже изрядно смутился.
— Это ты прости — веду себя как настоящий невежа. Давай я познакомлю вас с братом, и пойдем искать твоих, раз уж ты не хочешь танцевать.
— Отец вон там, — подхватила она с явным облегчением. — И Нисим. Старший брат с женой не пришли, она на сносях и плохо себя чувствует.
— Отлично, — сказал Рамон. — То есть на самом деле я не то хотел…
Он вздохнул, покачал головой. Лия рассмеялась.
— Представь нас, и пойдем. Отец будет рад с тобой поговорить.
— Эдгар, мой брат. А это Лия.
— Наслышан. — Эдгар склонился к руке. — Брат рассказывал о тебе немало хорошего.
С Рамоном определенно творилось что-то странное. Он всегда держался со спокойной уверенностью человека, знающего себе цену, — и этой уверенности, правду говоря, Эдгар люто завидовал. А сейчас брат вел себя так, что Эдгар даже забыл о собственной стеснительности. Растерянность, неловкость, смущение, видное даже со стороны… Да что это с ним?
Впрочем, Рамон довольно быстро пришел в себя — и вскоре они уже разговаривали с родителями девушки. Амикам понравился Эдгару спокойным достоинством. А еще он не разглядывал молодого человека, точно диковинку, и это успокаивало.
Кругом веселились, слуги разносили вино. Рамон увел Лию танцевать, и они исчезли в кружащемся рондо. Эдгар обнаружил в отце девушки неожиданно внимательного собеседника и сам не заметил, как, просто поддерживая диалог, ввязался в настоящий спор, а когда заметил, немало удивился — виданое ли дело, посреди бала обсуждать природу философского камня. Попутно молодой человек узнал, что кто-то из местных алхимиков, перегнав в кубе вино, получил прозрачную, невероятно крепкую выпивку. Впрочем, Эдгар пропустил бы это мимо ушей, если бы не вновь появившийся под руку с Лией Рамон. Тот, наоборот, начал расспрашивать, и, как Эдгар и опасался, буквально после нескольких фраз их обоих пригласили испробовать новый напиток. Хоть прямо сегодня — дом Амикама открыт для них в любой день.
— Сегодня я и без того явился незваным, — покачал головой Рамон. — Завтра Эдгар должен предстать пред герцогом, и во что это выльется — неизвестно.
— Тогда через три дня. Мне подарили ястреба, и я как раз собирался проверить его в деле. Поохотимся, а потом пообедаем. Ну, и попробуете.
— Нечего там пробовать, — проворчала Лия. — Гадость.
— Сейчас это самый модный в городе напиток. — Нисим помахал кому-то рукой, извинился и исчез в толпе. Вскоре он чинно прошагал мимо, ведя девушку в танце.
— Хорошая девочка, — улыбнулся Амикам, глядя им вслед. — Жаль только, полгода она встречается лишь с сыном и до сих пор не понесла. Будет обидно, если у них ничего не выйдет.
— По мне, так рано волнуешься, — дернула плечиками Лия.
Эдгара покоробило. Обсуждать такие вещи вслух, да еще при девушке… Впрочем, та вела себя так, будто подобные разговоры — нечто совершенно естественное.
— Вот если еще через год не получится, тогда будет повод беспокоиться, — продолжала она так спокойно, словно обсуждала сегодняшнюю погоду. — Но, думаю, его не будет — оба здоровы, а значит, все сложится.
— Неужели юной деве пристало говорить о подобном? — не выдержал Эдгар и тут же схлопотал от брата ощутимый тычок в бок.
— А что плохого в детях? — удивилась Лия.
— Но… — молодой человек поймал взгляд Рамона и счел нужным заткнуться. — Прошу прощения. Я совсем недавно в этих краях и еще не привык к вашим обычаям. Там, где я вырос, не пристало обсуждать с девицами… причины, приводящие к рождению детей.
— Да, полагаю, лошади у вас не жеребятся, а куры не несут яйца, — хохотнул Амикам. — Но я тоже становлюсь невежлив. Приношу свои извинения. Если хочешь, поговори об этом с Хасаном, когда будешь у него учиться. Он полагает, что, когда боги дали разные обычаи разным народам, они знали что делали. И каждый народ получил те законы, которые лучше всего будут способствовать его процветанию.
— Мне трудно судить о таких вещах, — ответил Эдгар. — До сей поры я не покидал родины и незнаком с чужими обычаями.
— Тогда тем более поговори с Хасаном. Он много странствовал и много видел. И как никто другой умеет объяснить, что нет плохих народов и плохих законов, а есть лишь пристрастный взгляд, желающий видеть лишь то, что «неправильно».
