Бартейла хотела кивнуть - но в этот миг рука короля, поднявшись с подлокотника кресла, уверенно и властно легла ей на бедро. Вряд ли девушка потерпела бы такое обращение прежде или даже сейчас - от равного. Но жизнь в неволе научила терпеть и смиряться. Рука Амори была большой, уверенно накрывающей девичью талию, сквозь тонкую ткань жестковатая мозолистая ладонь показалась горячей и... И неотразимо приятной. Бартейла сглотнула: последний раз она была с мужчиной задолго до гибели мастера Михалиса.
Амори не торопился. Хотя жжение между ног стало нешуточным, и отвердевшее мужское достоинство распирало штаны, король сдерживал свой пыл. Можно повалить хорошенькую невольницу на стол, задрать юбку и войти прямо сейчас. Даже её брат вынужден будет смириться: с королём не спорят. Но Амори жил на свете не первый день и знал: это - лишь бледная тень настоящего удовольствия. Конечно, если надо унизить женщину, можно и так. Но Бартейла ничего плохого не сделала. Значит, надо доставить удовольствие и ей.
- Королевой ты, конечно, не станешь, - неторопливо произнёс Амори, второй рукой накрывая девичью ладонь. Тёплые пальчики сколенки, касаясь руки короля, действовали не хуже любовных настоек из тех, которые, впрочем, безуспешно, глушил Кард. - Но никто не осмелится обидеть тех, кому покровительствую я. И твоему ребёнку будет нечего опасаться. И ничего не бойся: я своих не бросаю.
- А... королева?
- Королева поймёт. Должна понять.
В первый момент Бартейла вздрогнула от прикосновения. Но с каждым разом касания становились всё более настойчивыми, и тело, помимо разума и воли хозяйки, начало отвечать соблазнителю взаимности. В свои сорок с небольшим лет Амори прекрасно уяснил истину: доставь женщине истинное удовольствие - и в ответ получишь не меньше приятного. Даже те, кто изначально были против соития, будь то мужчина или женщина, частенько кончают бурной ночью любви. И Амори был решительно настроен своё получить.
С каждым прикосновением Бартейла чувствовала, как по телу волнами растекается сладкий жар. Казалось, юное и ладное тело вышло из повиновения хозяйки. Помимо воли руки девушки принялись поглаживать голову короля, они скользили по спадающей на грудь пышной бороде и легко проникали под вышитую золотыми нитками королевскую рубаху. Невзирая на частые дожди, последние дни погода стояла жаркая, и ничего, кроме рубахи, на короле Алкском не было. Доспехи? Да зачем они, в сердце-то своей страны?
Тем временем Амори расстегнул деревянные пуговки, и солнечные лучи, упавшие в раскрытое окно, высветили два матово-белых холмика девичьей груди с оттопыренными, затвердевшими вишенками сосков. Язык короля тут же заскользил по ним, спускаясь в аккуратную ложбинку между грудей, и Бартейла часто задышала, чувствуя, как внизу живота становится влажно и горячо. Ротик приоткрылся, розовый влажный язык заскользил по губам, и король, оторвавшись от грудей, впился в её губы жадным поцелуем. Его язык проскользнул между губ и зубов и принялся играть с её язычком. Руки Амори проникли под юбку и в зарослях мягких волосков нащупали заветное отверстие. Кончики пальцев Амори проникли внутрь, легли на заветный бугорок и ритмично задвигались. Бартейла застонала от удовольствия, но рот был занят поцелуем, и стон превратился в невнятное мычание.
Амори оборвал поцелуй, когда Бартейла начала задыхаться.
- Далеко у вас кровать?
- В той комнате, где Барген, господин, - растерянно произнесла девушка. В голове билась мысль, что, ублажая короля, она предаёт мастера Михалиса. Но мастер Михалис умер, и защитить его сына некому. Барген? Но кто брат, а кто Амори? Прогневать сейчас короля - значит погубить сына Михалиса. А король действительно может оградить от всех бед. Барген и сам хотел пристроить её во дворец. Вот и возможность...
Но не доводы рассудка оказались главным. Молодое, полное сил и жизни тело требовало своего. "А ведь это будет ещё и приятно, - подумала Бартейла, когда её рука скользнула по кожаным штанам Амори, под которыми чувствовался твёрдый и горячий детородный жезл. - Ведь я же не была законной женой. Значит, и теперь - не вдова, а лишь невольница. Да любой жрец скажет, что долг невольницы - повиноваться господину!" Потом не стало и этих мыслей, юная женщина позволила себе раствориться в океане страсти.
- Тогда я овладею тобой прямо на столе, - нимало не смутился король, укладывая девушку на нагретое солнцем дерево. Руки девушки расстегнули штаны, и её восхищённому взгляду предстало длинное и толстое, багровое от прилившей крови копьё короля.
Пальцы девушки сомкнулись на нём, её язычок скользил по поросшей жёстким волосом мощной груди короля, и у Амори вырвался первый стон. Он распустил верёвку юбки, вместе со штанами юбка бессильно упала на пол, и в следующий миг с протяжным стоном-вздохом Бартейла впустила в себя "копьё". Амори неторопливо, смакуя каждый миг проникновения, вошёл в девушку и ритмично задвигал бёдрами, всё ускоряя ритм. Каждый раз, когда он проникал в неё на всю глубину, Бартейле казалось, что это тёплое, упругое, будто налитое силой тело заполняет её всю, она чувствовала, как пульсирует от избытка жизни эта часть королевского тела. Каждый толчок сотрясал её, и с каждым его движением рос девятый вал страсти, вот-вот готовый захлестнуть обоих. Движения Амори стали быстрыми, резкими, властными, он чувствовал, ещё чуть-чуть, и тело вырвется из повиновения, одурманенное страстью. Пусть в обычной жизни она лишь невольница, не более. Здесь и сейчас Амори был готов признать в ней равную. На столе, заменившем брачное ложе, больше не было рабыни и господина. Как было тысячи тысяч раз до них и пребудет после, здесь были только Он и Она, наслаждающиеся великим даром сладостной Алхи Милостивицы.
Почувствовав, что не в силах больше сдерживаться, Амори отпустил себя на волю. С глухим рыком он излился в жаждущее самого главного лоно юной сколенки, и его стон слился с её радостным криком. Каждый из последних, сумасшедших от страсти толчков отзывался волной восторга, будто она парила над землёй в солнечный день. А когда внутрь хлынули его любовные соки, девушка на миг забыла, кто она такая, остался лишь пьянящий океан наслаждения, столь сильного, что почти неотличимо от боли - и невероятно желанного. Если бы знала такие мудрёные слова, девушка решила бы, что она попала в параллельную вселенную. Зато теперь, когда вновь осознала себя, она поняла главное. Она обязательно вернётся туда. И не раз. Если король вновь окажет ей милость.
Словно завершая их союз, Амори запечатлел на устах девушки долгий поцелуй - уже не жадный и неистовый, а ласковый и умиротворённый. Всё кончилось, но король не выходил из её лона, словно опасаясь прервать это ощущение влажной, горячей, такой послушной, доверчивой и притягательной плоти, обнимающей его "копьё любви". Такого с ним ещё не бывало - ни королева, ни зарёванные сколенские дурищи, которых тащили в его походный шатёр рыцари, ни профессиональные куртизанки не погружали его в столь испепеляющее, абсолютное наслаждение. Быть может, всему виной то, что уже много недель ему не до женщин? Но отчего-то кажется, что она как вино для пьяницы - сколько ни пей, всё будет мало. Да! Она должна жить во дворце и дарить ему радость. Сами Боги её послали, чтобы он не забывал о простых человеческих радостях.
