Но вот, лишив его и этой радости, надвинулась зима.
В канун Йоля разыгралась непогода. В Роскильде, в Лейдре, по всей Дании люди тесней жались друг к другу, подбрасывали дрова в пылающие очаги, заводили веселье, чтобы им как стеной оградить себя от тварей, что бродят во мраке. Хельги выпил бессчетное множество рогов с пивом, закусил сухарями с вяленой рыбой и, не погасив тусклый каменный светильник, повалился на ложе из соломы и медвежьих шкур.
Но через некоторое время он проснулся и, сев на ложе, вперил взгляд во мрак. Хижина выстыла, от глиняного пола тянуло холодом. Воющий за порогом ветер то и дело отыскивал незаконопаченную щель и, запуская в нее когти, пытался дотянуться до Хельги. Впрочем, его, кажется, разбудил какой-то другой звук, будто кто-то скребся и хныкал под дверью.
Может, зверь забрел? Голова у Хельги вдруг прояснилась, точно он пил не обычное пиво, а вкусил того меду, который, говорят, Один варит для своих полуночных гостей. Если можно спасти живое существо, не дело оставлять его за порогом, подумал он вдруг.
Поднявшись, Хельги взял светильник и, держась за заиндевевшую стену, добрался среди колеблющихся теней до двери, отпер ее и открыл. За дверью свистела метель. Что-то вроде бесформенной груды серых лохмотьев рухнуло, дрожа, на порог. Он наклонился, втащил бедолагу в дом, запер дверь и поднял светильник, чтобы получше разглядеть пришельца.
Это была худая — кожа да кости — девочка. Прямые черные волосы обрамляли ее лицо, от холода босые ноги распухли и зуб на зуб — а зубы были гнилые — не попадал. Она присела на корточки, обхватила себя тонкими, как прутья, посиневшими руками и застонала. Хельги прислушался и услышал:
— Ты поступил хорошо, конунг.
Хельги скривился, однако, поставив светильник на пол, в несколько шагов пересек хижину, выгреб охапку соломы из своей постели и кинул ее бродяжке со словами:
— Подгребай под себя, чтоб не мерзнуть.
— Нет, пусти меня в свою постель, — заскулила нищенка. — Я лягу с тобой, а иначе умру от холода.
Хельги нахмурился. Но делать нечего — гость есть гость — и он сказал лишь:
— Не очень-то мне бы этого хотелось. Но если по-другому никак, ложись, не раздеваясь, у меня в ногах. Вреда мне от этого не будет.
Он надеялся, что блохи и вши на нищенке вымерзли.
Точно мерзкий паук, гостья забралась на указанное ей место и натянула на себя шкуру. Хельги снова улегся на солому и вытянул ноги. Пусть бедная девушка хоть немного согреется о его ступни.
Но что это? Он не почувствовал прикосновения грязных лохмотьев или худых костей, нет, ощущение шелковистого жара пронзило все его существо.
Хельги сел, откинул с лица нечесаные космы. Перед ним лежала женщина в переливающейся рубашке. Никогда прежде не доводилось ему видеть такой красоты. Солома едва зашуршала, когда она с улыбкой приподнялась ему навстречу. Под прозрачной тканью рисовались спелые груди. Хельги показалось, что холод и зловоние его зимовья отступили, и он перенесся прямо в лето. Пряди чернее воронова крыла падали на странное, бледное лицо, овал которого был нечеловечески прекрасен, а немигающие глаза отливали золотом, как у сокола.
— Но… но ты… — Хельги охватил страх.
Он вскарабкался обратно на постель и сотворил знак молота. Женщина снова улыбнулась, и страх сразу покинул его. Хотя светильник едва мерцал, но сиянье, исходившее от гостьи, разогнало мрак. Казалось, что завывания ветра стали тише и глуше. Хельги с трясущимися руками приблизился к женщине.
Она проговорила — как пропела:
— Теперь я должна уйти. Ты спас меня от горькой беды, ибо на мне лежало заклятье моей мачехи. Я была у многих конунгов, но только у тебя, Хельги сын Хальфдана, достало отваги совершить то, что освободило меня.
— Нет в этом никакой отваги.
И Хельги схватил ее, чувствуя, как вздымается его мужское естество.
— Нет. — Гостья отстранила его движением руки и мягко проговорила: — Не должно тебе возлечь со мной. Я ухожу.
Но он только сильнее прижал ее к себе и ответил прерывающимся от счастья голосом:
— Ты вздумала ускользнуть от меня? Не бывать тому!
Женщина взяла Хельги за плечи, и он почувствовал ее всем своим телом.
— Ты сделал мне добро, Хельги, и я не хотела бы стать причиной бед твоего дома.
— Ты принесла мне столько счастья, что и сказать нельзя, — пробормотал Хельги. — И я сочетаюсь с тобой, не откладывая на потом. Этой же ночью…
Печалью подернулись соколиные очи.
— Воля твоя, государь…
И, не противясь более порыву страсти, она сняла рубашку и отдалась ему.
Часы летели за часами, вот уже и серый свет утра по-волчьи прокрался по белому безмолвию снегов, а Хельги все не мог оторваться от незнакомки, ибо его жаркая страсть превзошла все, что по силам обычному мужчине. Наконец, очнувшись от забытья, он увидел сквозь сумрак, что гостья стоит, склонившись над ним. Она была уже одета, но откуда взялись это зеленое платье и плащ, этот венок из алой рябины на ее челе? Женщина нагнулась к Хельги, приложила палец к его губам и тихо промолвила:
— Итак, ты исполнил свое желание, конунг. Этой ночью мы зачали с тобой дитя. Когда ты овладел мной, я пожелала тебе добра, а не зла. Сделай все, как я скажу, и тогда нам, быть может, удастся предотвратить злосчастье, которое ты посеял в моем чреве. Нашей дочери должно родиться на дне морском, ибо я из рода Ран. Жди ее в этот же день будущей зимой у твоих причалов. — Мука скривила ее губы. — А не сделаешь так, быть Скъёльдунгам в беде.
Конунгу Хельги показалось, что с этими словами она ушла. Во всяком случае, когда он окончательно пришел в себя, ее уже и след простыл.
Хельги вышел в заснеженные поля: незнакомка мерещилась ему в каждой синей тени, в каждом отблеске льда. Кончился короткий зимний день, замерцали звезды, но и в ночи он все слышал ее шепот. Пусть это была не Ирса, все равно его сердце вырвалось из кровоточащей пустоты. Эта женщина-эльф налетела, как порыв весеннего ветра — предвестника скорого цветенья, который проносится, едва задержавшись в памяти.
Хельги почувствовал, что снова стал мужчиной. С песней на устах поскакал он в Лейдру.
Хроар делал, что мог, покуда его брат пребывал в отчаянье. И все же дела шли плохо. Во власти конунгов было немало земель, товаров и кораблей. Моряки и корабельщики не отваживались выходить в море без приказа, а приказы были редки. Но теперь Хельги снова все забрал в свои руки и быстро навел порядок. Он опять стал заниматься делами королевства, делами своего брата, невестки и своего сына Хрольфа.
И вот, занятый с утра до вечера (не только делами, но и женщинами), он позабыл, о чем просила его эльфийская возлюбленная. Немудрено — воспоминания о ней так не сходствовали со всем известным ему, что иногда Хельги думал: был то сон или явь? Но если сон, то кто послал его и что он значит? Эти размышления пугали его. Он гнал их прочь, снова окунаясь с головой в людские дела.
