Фарамир и Йовин кутались в плащи, а на плечах девушки синела накидка цвета летнего вечера с серебряными звездами по краю. Когда–то ее носила Финдуилас из Амрота, мать Фарамира, и теперь Правителю казалось, что эта одежда удивительно подходит печальной красоте Йовин, придавая ее грусти величавый оттенок.
Но девушка зябко вздрагивала даже под этим звездным покрывалом. Она неотрывно смотрела на север, туда, где небо было ясным и словно твердым, и откуда порывами налетал ветер.
– Что вы надеетесь увидеть там, Йовин? — спросил Фарамир.
– В той стороне Черные Ворота? Он ведь оттуда должен вернуться? Уже семь дней прошло…
– Семь дней, — задумчиво повторил Фарамир. — Конечно, велика наша тревога за ушедших, но мне эти дни даровали радость и боль, которых я не ждал совсем. Мне радостно видеть вас, и больно от близости Тьмы, вот–вот грозящей оправдать приходом своим наши худшие опасения. Потому что именно теперь я, как никогда, страшусь конца этого мира, страшусь слишком скоро утратить то, что едва обрел.
– Что же вы обрели, Правитель? — Девушка в упор взглянула на Фарамира, и он впервые заметил в ее глазах промелькнувшую затаенную нежность. — Что можно найти, находясь все в тех же стенах, и о потере чего стоило бы сожалеть? Давайте уйдем отсюда. Мне холодно. Я только не знаю, откуда этот холод. Я словно снова стою на краю пропасти и, не смея обернуться, ожидаю решения своей судьбы.
– Все мы думаем сейчас о судьбе, — осторожно ответил Фарамир.
Им казалось, что ветер притих, а солнце в небе умерило свой блеск. Словно ранние сумерки среди дня пришли в Город, и глуше стали звуки на улицах, и птицы замолчали в лугах, и молодая листва замерла на деревьях; не стало слышно даже их собственного дыхания, даже биения сердец, словно замерло время. Их руки встретились и сплелись, но они не заметили и этого, застыв в напряженном ожидании неведомо чего. Им казалось, что над гребнями далеких гор медленно вырастает и встает над миром змеящаяся молниями по верхнему краю волна Тьмы. Стены Города вдруг мелко задрожали, а земли вокруг словно вздохнули судорожно, и только тогда Йовин с Фарамиром снова почувствовали стук сердец в груди.
– Это напоминает мне Нуменор, — произнес Фарамир и подивился звукам собственного голоса.
– Нуменор? — как–то растерянно переспросила Йовин.
– Да, Нуменор, прекрасную Эленну, поглощенную морем. Огромная волна поднялась тогда над холмами и зелеными равнинами, а перед ней катилась Тьма, и не было спасения. Мне часто снился конец Нуменора, — объяснил он.
– Ты думаешь, Тьма наступает снова? Тьма, Которой не Избежать? — Йовин внезапно приникла к плечу Фарамира.
– Нет, ведь это лишь образ, пришедший из сновидений, — мягко сказал Фарамир, заглядывая ей в лицо. — Я не знаю, как будет. Рассудок кричит мне о великом бедствии, о том, что мы стоим у конца времен, а сердце твердит — нет, и тело верит сердцу, ему легко, в нем надежда и радость вопреки всяким доводам. Йовин, Йовин, белый цветок Рохана! В этот час я не верю, что придет Тьма!
Он наклонился и поцеловал ее. Снова поднялся ветер. Он взвихрил и переплел их волосы, черные кудри Фарамира с золотыми локонами Йовин. Никакой тени не было и в помине, солнце сияло, освещая ясный мир и серебрясь в волнах Андуина. В домах люди запели от нечаянной радости, посетившей сердца, удивляясь самим себе и не находя причины.
После полудня с востока прилетел исполин–орел. Он принес, наконец, долгожданные вести. С неба несся громовой орлиный клекот.
Пойте, о люди Анорской твердыни —
Мир Саурона низвергнут навеки,
В прах обратилась Черная Башня!
Пойте же, люди Крепости — Стража,
Бдение ваше победе служило;
Сорваны, сломаны черные двери,
И воцарился на троне исконном
Победоносный Король!
Пойте, ликуйте, о Запада дети,
С вами Король ваш пребудет вовеки,
Мудрый, могучий и великодушный.
Мертвое дерево к жизни вернется,
И засияет возвышенным светом
Благословенный ваш край!
И люди пели на всех городских улицах.
А потом настали золотые дни. Весна в веселии передавала лету гондорские поля. От Кеир Андроса прискакали гонцы, и Город готовился к встрече Короля.
Мерри, не только выздоровевший, но и изрядно поздоровевший, отбыл с обозом к Осгилиату, а оттуда водой к Кеир Андросу. Фарамир принял правление; хотя и недолгим ожидалось оно, но Правитель должен был подготовить страну к приходу Короля.
Йовин осталась в Городе, чем немало удивила брата, звавшего ее на Кормалленское поле. Она по–прежнему жила в госпитале, снова побледнела и, единственная во всем Городе, имела вид печальный и недужный. Здесь и отыскал ее Фарамир.
– Йовин! Почему ты не в Кормаллене? Ведь Йомер присылал за тобой!
– Разве ты не догадываешься? — тихо спросила она.
– По крайней мере, две причины могу я назвать, но какая верна, не знаю. Тебя позвал только брат, а ты ждала другого приглашения — это раз; другая причина в том, что я не поехал в Кормаллен, и ты решила остаться вместе со мной. Впрочем, допускаю, что виновны обе причины, и ты сама не знаешь, какая важнее. Йовин, ты не любишь меня, или не хочешь любить?
– Я хотела бы, чтобы меня любил другой, — тихо, но твердо ответила она, — а жалости мне не нужно.
– Знаю, — кивнул Фарамир, — ты хотела бы любви Арагорна. Он велик и знатен, а ты стремишься к славе и презираешь обычные земные дела. Ты в восторге от него, как новобранец от ветерана с маршальским жезлом. Да, он великий вождь, величайший из ныне живущих. Тебе достались от него понимание и жалость, и тогда ты в обиде отправилась искать смерть в бою. А теперь посмотри на меня, Йовин!
Она подняла взор и долго смотрела в глаза Правителю.
– Не презирай жалости, подаренной благородным сердцем, Йовин! — воскликнул Фарамир. — Я не о своей жалости говорю. Ты отважная, знатная Всадница, уже заслужила великую славу, и ты прекрасна так, что даже эльфийский язык не в силах описать твою красоту. Я люблю тебя, Йовин. Да, сначала при виде твоей скорби жалость пронзила мне сердце, но теперь в нем только любовь. И будь ты хоть Королевой Гондора, моя любовь не стала бы слабее. Любишь ли ты меня, Йовин?
И тогда, сердце гордой девушки–воина дрогнуло и сбросило сковывавший его льдистый панцирь, словно пригретое летним солнцем.
– Я по своей воле осталась в Минас Аноре, Крепости Солнца, — звонко произнесла она, — и вот Тьма отступает! Я не хочу больше зваться щитоносцем Рохана и оспаривать боевую славу у великих Всадников. Я не хочу больше искать радости в боях и походах. Отныне я стану целительницей и буду любить все, что растет и плодоносит. — Она снова взглянула на Фарамира и тихо добавила: — И я не хочу быть Королевой Гондора.
