Ежится Алаха. Зябко ей от этих мыслей.
И то благо, что ничего не знает маленькая девочка о великих Самоцветных Горах… Ну, может быть, самую малость: далеко на темный запад возвышаются они, глубоко под землею черный корень их, слепой белизной окутаны вершины их, смерть и горе клубятся во чреве их… Но зато нет краше самоцветов огненных! Так напевает иной раз Чаха, когда, задумавшись, смотрит в огонь.
Внезапно Алаха остановилась. Она заметила впереди людей.
***
Это был небольшой караван, двигавшийся от отрогов гор в сторону степи, забирая в южном направлении. Алахе не пришлось даже напрягать зрение, чтобы сразу понять: ей повстречались не кочевники. Кто-то другой.
Девочка невольно вздохнула с облегчением: сызмальства она была приучена считать недружелюбным любое степное племя, кроме своего собственного. "В Вечной Степи у нас нет друзей, – не раз говорил ей брат. – Помни об этом, Алаха!"
Нет, люди, медленно двигавшиеся по степи в холодный предрассветный час, Вечной Степи не принадлежали. Но кто они такие? Может быть, торговцы? Алахе доводилось слыхать о людях, которые проделывают долгий, опасный путь по чужим землям, чтобы доставить туда редкие товары и обогатиться тем, что могут предложить местные умельцы и охотники.
Возможно, это и торговцы…
Алаха заколебалась. В ее душе любопытство отчаянно боролось с благоразумием. Слыхивала она и о таких, кто приторговывает живым товаром. А одинокая девочка в степи – легкая и лакомая добыча, за нее немало дадут на рабских рынках Нардара или Саккарема. Схватят, скрутят за спиною руки, увезут за край горизонта и продадут с торгов – юную, свежую. Рассказывай потом хозяину, что ты – последняя в роду и дано тебе от Владычицы Степей, от Земли-Этуген, любое умение, присущее юноше, а сверх того – дар носить и рожать детей… Плачь, умоляй о пощаде – не послушает, не пощадит. Навек запрет в гареме, сделает наложницей, рабыней.
Алаха остановилась. Погладила меринка по холке. Еще раз присмотрелась к чужакам. Теперь они были ближе, хотя и ненамного. Внезапно девочка рассмеялась, блеснув зубами на смуглом лице. Напрасно себя стращала! Глупые все ее страхи. У путешественников она разглядела всего три лошади, и те не верховые, а вьючные. Два быка тащили телегу с поклажей; люди же шли пешком.
Пеший караван продвигался медленно. Оно и немудрено: почти все путники с трудом переставляли ноги. Вид их показался Алахе донельзя странным: костлявые, изможденные мужчины с очень белым, болезненным цветом кожи. Алаха никогда прежде не видела таких белесых людей и теперь не могла сдержать отвращения. Такого цвета могильные черви!
Эти люди выглядели изголодавшимися, хворыми; многие – с несвежими повязками на старых ранах, словно они несколько дней назад побывали в сражении. И все же они не выглядели воинами. Несмотря на то, что среди путников не было здоровых, по-настоящему крепких людей, от каждого из этих странных мужчин веяло странной силой, полной темной угрозы.
Рабы, подумала Алаха, содрогаясь. Рабский караван из Самоцветных Гор! Так вот как это, оказывается, выглядит! До сих пор она только слышала о подобном. Сегодня судьба впервые привела увидеть.
Два десятка усталых, исстрадавшихся мужчин. И ни одной женщины.
Алаха ударила меринка пятками и с гиканьем помчалась навстречу каравану. Если эти люди попытаются причинить ей зло, она сумеет уйти от погони. Этим несчастным вовек не догнать в степи меньшую дочь вождя.
***
Путешественники тоже заметили всадника, стремительно приближавшегося к ним. Молодой человек, ведший в поводу головную лошадь, остановился. Остановился и его товарищ, крепкий, широкоплечий, с первой проседью в темных вьющихся волосах. Эти двое уж точно никогда не были рабами – исполненная достоинства осанка, взор открытый и ясный, загорелые здоровые лица. Даже на справную дорожную одежду можно не глядеть – достаточно встретиться с ними глазами.
– Кочевник, – проговорил тот, что был помоложе, и в нерешительности оглянулся на сотоварища.
Тот приложил ладонь щитком к глазам, всмотрелся. Вздохнул, покачав головой.
– Почти не вижу… Далеко. Не пойму, кто он, – передовой, одиночка? Отбился от своих? Разведчик? Может быть, разбойник? Здесь, говорят, и такие встречаются… Знаешь ли, Соллий, как бывает? Повстречается тебе в степи верховой, и кажется – будто никого больше здесь нет, только он да ты, а степь пуста от горизонта до горизонта – ни единой живой души… На наш с тобой погляд степь везде одинаковая, ровная и однообразная, как сковородка. Здесь, вроде бы, и схорониться негде. А потом, вослед за передовым, целый отряд выскакивает – ровно из-под земли. Один раз и со мной так случилось.
– Как же ты жив остался? – спросил Соллий, тревожно щуря глаза и вглядываясь в даль.
– Сам не знаю. Я… честно признать, я бежал, а они не стали меня преследовать. Больно уж неказиста показалась им добыча, должно быть. – Рассказчик хмыкнул чуть смущенно. – Ох, что-то плохо я стал видеть. Старею, должно быть.
Соллий вздохнул.
– Зрение тут не при чем, брат Гервасий. Сам ведь учил меня: все люди перед Отцом одинаковы, а разнятся обличьем только ради удобства. У нас с тобой глаза круглые и приспособлены для чтения книг, а потому и близоруки. Люди же степей узкоглазы и поэтому хорошо зрят на дальние расстояния; а мошки у себя под носом иной раз и не различают…
Брат Гервасий только хмыкнул.
– А знаешь ли что, Соллий, – проговорил он вдруг, – ведь этот всадник – женщина. Гляди, косы, шелковый платок…
Пока Соллий и брат Гервасий всматривались в неожиданного всадника, гадая, кто он и с какой целью несется сюда во весь опор, остальные их спутники стояли молча, хмуро уставясь в землю. Словно скот, подумал Соллий, поглядывая на них с невольным раздражением, которого сам стыдился. И ничего поделать с собой не мог. Соллий вырос в светлой, полной надежды и милосердия вере Близнецов. Никогда он не знал над собою принуждения, а если и подчинялся наставникам или брату Гервасию, то исключительно по доброй воле. Божественным Братьям Соллий служил с любовью чистой и истовой и твердо усвоил: истина делает человека свободным. По незрелому разумению Соллия, никакая неволя не должна сгибать человека и никакому принуждению не сломать дух истинно верующего. Веры от человека не отнять – ни кнутом, ни голодом, ни непосильной работой. Ни надсмотрщик, ни кандалы, ни злая судьба – ничто и никто не волен над истинным светом. Но эти люди не выглядели светоносными сосудами – как называл истинно верующих тот же брат Гервасий. Они представлялись Соллию сосудами отчаяния, боли, тупой покорности.
Брат Гервасий и Соллий возвращались из Самоцветных Гор. Не в первый уже раз Ученики Богов-Близнецов наведывались со своей миссией в эти страшные края – многие всерьез полагали рудники вратами преисподней. Заплатив немалую мзду вершителям рабских судеб – смотрителям рудника и распорядителям работ – спускались в недра. Терпеливо выискивал единоверцев среди множества несчастных – с тем, чтобы выкупить их и вывести к свету. Всякое добро восславляет Божественных Братьев – а там, где невозможно сделать большего, надлежит довольствоваться и малой мерой.
