Облекая приказы в просьбы, Каллум держал стаю на расстоянии, и это давало ему возможность общаться со мной по своим собственным правилам. Иногда это было хорошо, а иногда — не очень.
— Брин?
— Ваша просьба была принята во внимание, — сказала я, и мои губы сами собой сложились в еле заметную улыбку. — У меня такое чувство, что мотоциклов в моем будущем не предвидится.
Я снова сопротивлялась Каллуму, но ничего не могла с собой поделать. Нельзя стать альфой крупнейшей стаи Северной Америки, выигрывая конкурсы популярности, а господство Каллума было настолько несомненным, что тот самый день, когда я прекращу сопротивление, мог стать днем, когда я, во-первых, стану членом ее, а самой собой — только во-вторых.
К чести Каллума и к моему облегчению, он не настаивал на более твердом обещании — возможно, потому что осталось еще два важных пункта в Списке Брин.
— Твоя оценка по алгебре ниже, чем могла бы быть. Образование очень важно, и снижать темп я тебе не позволю, садист учитель или нет. — В голосе Каллума опять появился этот странный старомодный распев, которым он иногда пользовался — как слабое напоминание об акценте, который был у него до появления в этой стране.
— Ладно. Алгебра.
Шел первый месяц весеннего семестра, у меня была твердая четверка с плюсом, которая вполне могла бы быть «отлично», и Каллум был полон величественными идеями о том, сколь важно для меня жить в соответствии со своими возможностями. Для него это было впечатляюще современно, особенно если принять во внимание тот факт, что он был старше Движения за равноправие женщин[4] лет на двести, по меньшей мере.
— Ты уже нажаловался на меня Эли? — спросила я.
Когда стая приняла меня, Каллум пометил еще одно человеческое существо. Элисон Клэр пришла в Арк Вэлли в поисках своей сестры, которая бросила свою человеческую семью и вышла замуж за одного из членов стаи. Никто не рассчитывал, что Эли, которой исполнился двадцать один год, найдет в Арк Вэлли свою сестру и раскроет страшные тайны, скрываемые в чаще леса. Любой другой альфа убил бы Эли в тот самый момент, как только она увидела своего зятя Шифта. Каллум дал ей шанс.
И поскольку она тоже стала избранной, он отдал ее мне.
Сейчас Эли было тридцать два, она была стопроцентным представителем человеческой расы, совсем недавно вышла замуж за одного из самцов стаи, и она была моей приемной матерью. Или удочерившей меня матерью. Как угодно. Я носила ее фамилию и жила в ее доме столько, сколько помнила себя. Несмотря на то что она сама была почти ребенком, когда Каллум совершил над ней обряд посвящения в наш мир, именно Эли была той женщиной, кто обнимал меня и бранил и вскормил из щенков (фигурально выражаясь, конечно). На бумаге моим опекуном был Каллум, но именно Эли одевала и кормила меня, и именно Эли устроила эту студию, чтобы у меня было место, которое было бы только моим, вдали от постоянного притяжения стаи; и конечно же только Эли наказывала меня быстрее, чем Каллум мог произнести мое полное имя, если она хоть на одну секунду была уверена в том, что я того заслуживаю.
— У Эли сейчас своих забот хватает, — сказал Каллум, и я заметила слабый призрак беспокойства на его в других обстоятельствах непроницаемом лице.
Эли была на восьмом месяце, беременна своим первым ребенком. Рожать оборотня, как известно, очень трудно, и многие женщины человеческой расы не выживали.
Сестра Эли не выжила.
Мне не хотелось рассматривать возможность, что то же самое может случиться с Эли. Эли была сильной. Она с этим справится, и ребенок конечно же тоже справится и переживет мать, на, скажем, тысячу лет.
Черт бы побрал этих оборотней и их несообразно продолжительный жизненный цикл!
— Все из-за этого? — спросила я Каллума, надеясь, что он отлично поймет, что я ни секунды не собиралась волноваться об Эли, с которой все будет просто-просто-просто отлично.
— Ты здесь по расписанию, Брин?
Я сердито пропыхтела «нет», надеясь, что он почует полуправду такой, какой она была. Как раз перед тем, как он прервал меня, я работала над новым куском, и мне очень хотелось быстрее к нему вернуться. Искусство, о существовании которого мне стало известно совсем недавно, состояло исключительно из процесса, и Его Королевское Высочество Король-Оборотень (и Величайший Повелитель Всех Бед, свалившихся на мою задницу) самым серьезным образом этот процесс нарушал.
— Прошлой ночью ты нарушила комендантский час, — резко сказал Каллум.
Первые две жалобы были просто разминкой по сравнению с этой. Черты лица Каллума обострились, и брови сложились в латинскую V.
— Если бы для меня комендантский час не начинался с наступлением сумерек, мне не нужно было бы его нарушать.
В отношении этого пункта я была столь же непреклонна, как и Каллум. Каждую зиму ночь наступала очень рано, и я не собиралась каждый раз возвращаться домой в пять часов вечера.
— В стае неспокойно, Бронвин. Я бы хотел, чтобы тебя это не затронуло.
Снова я стала Бронвин — явный признак того, что Каллум находился в опасной близости от того, чтобы либо издать указ, либо пригрозить мне. Очень возможно, что и то и другое вместе.
— Если я не могу быть уверен в том, что ты вернешься домой до наступления ночи, я буду вынужден принять дополнительные меры по обеспечению твоей безопасности.
Слова Каллума, вне всякого сомнения, были высечены на камне, и по твердости его тона я поняла, что именно так и будет. Исходя из моего опыта, Каллум тревожаще широко толковал определение «дополнительные меры», и оно могло распространяться от усаживания меня к себе на колени (когда мне было восемь лет) до выставления охранника под окном моей спальни. То, что было, сейчас меня совсем не беспокоило, поскольку я уже давным-давно переросла это. А вот то, что могло быть, это, конечно…
— Я назначил команду, которая будет присматривать за тобой, до тех пор, пока я не смогу быть уверен в том, что ты сотрудничаешь со мной в этом вопросе.
Я бросила хмурый взгляд на Каллума:
— Ты конечно же шутишь. — В мире ничего не было хуже телохранителей-оборотней.
— Брин, дорогая, ты знаешь, что я никогда не шучу. — В коричневых глазах Каллума сверкнуло что-то, напоминавшее волчью злость, и это убедило меня в том, что (а) он был совершенно серьезен, когда говорил об охранниках, и (б) мое внутреннее негодование забавляло его, поскольку в глубине души он был уверен, что я сама сознательно все это устроила.
— Пошел ты! — прорычала я.
Каллум приложил два пальца к моему подбородку и приподнял мое лицо так, чтобы мои глаза встретились с его глазами:
