Он не пытался увернуться от стрелы, она попала ровно в широко раскрытый жёлтый глаз.
Он повалился на землю.
Цвет и тьма закружились и перемешались со снегом у меня перед глазами.
Его лапы подёргивались, тихий вой прорывался сквозь ветер. Невероятно — он должен быть мёртв, а не умирать. Стрела вонзилась в глаз почти до гусиного оперения.
Не важно — волк или фэйри. Я не оставлю стрелу из ясеня у него в боку. Он скоро умрёт. Тем не менее, мои руки дрожали, пока я отряхивалась от снега и подходила ближе, всё ещё соблюдая достаточную дистанцию. Из нанесённых мною ран хлынула кровь, окрашивая снег в тёмно-красный.
Он скрёб землю лапами, его дыхание замедлялось. Было ли ему настолько больно, или его скулёж был попыткой отогнать смерть? Я не уверена, что хотела это знать.
Снег кружил вокруг нас. Я наблюдала за ним, пока шерсть оттенков угля, обсидиана и слоновой кости не прекратила подниматься и опускаться. Волк — определённо, просто волк, несмотря на его размеры.
Давящая тяжесть в груди ослабла и я облегчённо вздохнула, дыхание заклубилось облаком пара передо мной. По крайней мере, стрела из ясеня доказала свою смертоносность, независимо от того, кого или что она убила.
Беглый осмотр оленихи показал, что я смогу нести только одно животное — и даже это будет тяжело. Но и оставить волка будет позором.
Несмотря на то, что это была трата драгоценных минут — минут, в которые любой хищник мог учуять свежую кровь — я освежевала его и очистила стрелы настолько хорошо, насколько могла.
Как бы то ни было, это согрело мои руки. Кровавой стороной его шкуры я завернула смертельную рану оленихи и забросила её на плечи. До нашего дома несколько миль и мне не нужно, чтобы за мной тянулся кровавый след, ведущий любое животное с клыками и когтями прямо ко мне.
Кряхтя под весом, я крепко перехватила ноги оленихи и бросила последний взгляд на тушу волка, над ней поднимался пар. Его оставшийся золотистый глаз теперь смотрел на тяжёлое снежное небо, и, на мгновение, я подумала, что должна испытывать угрызения совести за подобное.
Но это лес, и это зима.
Глава 2
Когда я вышла из леса, солнце уже зашло, а мои колени дрожали. Руки, застывшие в крепкой хватке за ноги оленихи, абсолютно онемели несколько миль назад. Даже туша не спасала от пробирающего холода.
Мир купался в глубоких оттенках синего, прерываемого лишь лучами мягкого света, вырывавшегося из-за закрытых ставен нашего ветхого дома. Это как идти сквозь ожившую картину — мимолётное мгновение тишины и неподвижности, синева стремительно сменялась сплошной тьмой.
Я плелась по тропинке, и каждый шаг подпитывался лишь головокружительным голодом, когда я услышала голоса сестёр. Мне не нужно различать слова, чтобы знать, что они, скорее всего, болтают о каком-то парне или о лентах, что они заметили в деревне, в то время как они должны были рубить дрова, но, тем не менее, я улыбнулась.
Я ударила ботинками о каменную дверную раму, чтобы выбить снег из них. Кусочки льда отлетели от серых камней дома, открыв выцветшие охранные знаки, выгравированные вокруг порога. Когда-то мой отец убедил проходящего мимо шарлатана обменять гравировки против фэйри на одну из его деревянных статуэток. Было так мало того, что отец был способен для нас сделать, что у меня не хватило духу сказать ему, что гравировки бесполезны… и, несомненно, подделки. Смертные не обладают магией, не обладают какой-либо сверхъестественной силой и скоростью фэйри или Высших Фэ. Человек, заявивший, что в его родословной есть немного крови Высших Фэ, только вырезал завитки, вихри и руны вокруг дверей и окон, пробормотал несколько бессмысленных слов и неторопливо ушёл своей дорогой.
Я распахнула деревянную дверь, обледеневшая железная дверная ручка гадюкой укусила за кожу. Я проскользнула внутрь и тепло и свет ослепили меня.
— Фейра!
До моих ушей донёсся мягкий вздох Элейн, я сморгнула, чтобы привыкнуть к яркому огню и найти свою вторую старшую сестру, среднюю в семье. Хотя она была закутана в потёртое одеяло, её золотисто-каштановые волосы, как и у всех нас троих, были идеально уложены вокруг головы. Восемь лет бедности не отняли у неё желания выглядеть очаровательно.
— Где ты это достала?
Голод предавал её словам резкость, что стала обыденной в последние недели. Никакого упоминания о крови на мне. По правде говоря, я давно потеряла надежду, что они замечают, возвращаюсь ли я из леса каждый вечер. По крайней мере, пока они снова не проголодаются. С другой стороны, моя мать не заставляла ни в чём их клясться, когда они были рядом перед её смертью.
Я сделала успокаивающий вдох, сбросив олениху с плеч. Она с глухим стуком упала на стол, керамические чашки на другом конце задребезжали.
— Где ты думаешь, я это взяла?
Мой голос стал хриплым, каждое слово обжигало горло. Отец и Нэста всё ещё грели руки у очага, моя старшая сестра, как и всегда, игнорировала его. Я развернула волчью шкуру с туши оленихи, сняла ботинки и поставила их у двери, а затем повернулась к Элейн.
Её карие глаза — глаза отца — остались прикованы к оленихе.
— У тебя уйдёт много времени на её очистку?
У меня. Не у неё, не у остальных. Я никогда не видела их руки в липкой крови и мехе. Я научилась готовить и обходиться с убитой дичью лишь по указаниям остальных.
Элейн указала рукой на свой живот, вероятно, такой же пустой и ноющий, как и мой. Это не означало, что Элейн жестокая и бессердечная. Она не Нэста, рождённая с презрительной усмешкой на лице. Просто иногда Элейн… не понимает некоторых вещей. От предложения помочь её удерживала не подлость, ей всего-навсего никогда не приходило в голову, что она может быть способна вымазать руки. Я никогда не могла определить — она на самом деле не понимает, что мы действительно бедные, или она не хочет принимать этого. Но это не останавливало меня от покупки семян для цветника, когда я могла себе это позволить, за которым она ухаживала в тёплые месяцы.
А ей это не помешало купить для меня три небольшие баночки краски — красной, жёлтой и синей — это было тем же летом, когда у меня было достаточно денег на покупку стрелы из ясеня. Это было единственное, что она когда-либо дарила мне, наш дом всё ещё хранит эти следы, несмотря на то, что краска выцвела и облезла: маленькие виноградные лозы и цветы вдоль окон, порогов и кромок вещей, крохотные завитки пламени на окаймляющих очаг камнях. Любые свободные минуты того щедрого лета я использовала на украшение нашего дома яркими красками, иногда скрывая хитрые узоры внутри ящиков, за потрёпанными шторами, под столом и стульями.
