Я надеялась, что Темран оценит шутку.
И сейчас, когда он появился из потайной двери – желудок мой прыгнул, как сердце.
Но Темран лишь помахал рукой, легким поклоном ответил на обожающие взгляды – и сгинул.
* * *
«…Впоследствии я увидела в зеркале юную деву с рано оформившимися формами тела. Об этом свидетельствовали сладостный рот и полные бедра. За ними следовали очи, пылающие страстью, и прекрасные розовые руки. Глядя на потрет моего короля, у меня внутри все загорелось. В следствие этого я заключила, скромно потупив голову, что час, предназначенный природой для любви, уже вступил в действие».
* * *
Двадцать пять усталых девиц отдыхали все в том же дворике с полукруглым балконом, когда появился распорядитель. Он шествовал скорбно, будто за катафалком; сверяясь со своим реестром, подходил то к одной девице, то к другой, приглашая их следовать за собой. В дворике сделалось тихо-тихо; по тому, как менялись в лице приглашенные девицы, и еще по тому, что ими оказывались самые неловкие и неуклюжие из нас – я догадалась, что этим отобранным королевами не бывать.
Все остальные тоже догадались. Ремма, сидевшая напротив, закрыла глаза от ужаса, сплела перед грудью пальцы и беззвучно шевелила губами, повторяя имя Темрана. Остальные молились, кто как умел.
Удивительное дело – я тоже тряслась от страха! Вот седой вершитель судеб склоняется к моему уху, вот приглашает, щекоча усами, следовать за собой… Я только подумала так – а проклятый старикан уже направился ко мне, он шел, гравий хрустел под его сапогами, а Ремма открыла глаза, и затуманенный ее взгляд вдруг обрел заинтересованность.
Но разве я так уж плохо танцевала?!
Распорядитель прошел мимо меня – и обратился с поклоном к милой девчонке лет семнадцати, которая не сумела скрыть обиды и разочарования и тут же, на глазах у всех, разрыдалась. Все сделали вид, что ужасно заняты своими застежками, перчатками, рыбками в фонтане и воробьями на ветвях.
Наконец, распорядитель ушел и долго не возвращался. Из двадцати пяти претенденток осталось девятнадцать; время шло, девушки смелели, то и дело слышался смех, а я сидела и все пыталась понять: как так вышло, что игра настолько поглотила меня? Хорошо это? Или плохо?
* * *
В полутьме коридора меня взяли за руку и резко увлекли куда-то за угол. Зажали рот ладонью – спасибо, рука была без перчатки, чистая и даже пахла яичным мылом. Темнота сменилась неровным слабым светом, меня поставили на ноги, и, оглядевшись, я нашла себя посреди маленькой комнаты с оружейной стойкой у стены, с деревянным столом, на котором горела масляная плошка, и крепким запахом кожи, дыма и лошадей, который пеленой висел надо всей этой скудной обстановкой.
Помещение для стражи? Кордегардия?
– Добро пожаловать, принцесса Аллисандра, – сказал человек, чьи руки пахли яичным мылом.
– Ригодам, – я через силу улыбнулась. – Я могла испугаться.
– Пустое, – сказал его бдительность Ригодам, начальник королевской стражи, пребывавший на этом посту уже лет тридцать, во всяком случае намного дольше, чем я живу на свете. – Страшного здесь нет ничего… Давно вернулись?
– Только что, – сказала я. – Я… скучала.
– Понимаю, – сказал Ригодам.
Ему, должно быть, было уже за шестьдесят, но выглядел он совершенно так же, как в последнюю нашу встречу десять лет назад. Волосы ежиком, большой печальный рот в глубоких складках, маленькие глаза под резко скошенными бровями.
Я поняла, что рада его, душегуба, видеть.
– Вы меня узнали, – сказала я, признаваясь в своей радости.
Он чуть усмехнулся:
– Так ведь кто я такой, принцесса… Профессия.
– А Темран меня не узнал, – продолжала я после паузы.
– У мальчишек короткая память, – сказал он без улыбки.
– Не говорите ему, – попросила я. – Пусть сам.
Он разглядывал меня при скудном свете плошки, и я поняла, что сказала, наверное, что-то не то.
* * *
Однажды Темран приклеил к атласной подушечке орден, предназначенный к вручению какому-то сановнику. Церемония шла как полагается – вельможа преклонил колено, королю поднесли подушечку с орденом, его величество протянул руку, собираясь небрежно сгрести алмазную звезду с пурпурного атласа – и тут случилось неслыханное нарушение протокола, потому что орден сидел на подушечке, как пришитый (Темран использовал рыбий клей, о чудесных свойствах которого днем раньше узнал от какого-то кухонного мальчишки). Король сохранил самообладание, а вот с церемониймейстером случилась тихая истерика: он отдирал орден ногтями, переворачивал подушечку и тряс ею на глазах многочисленной публики (и потешающегося от всей души Темрана). Именно за эту истерику (а вовсе не за недосмотр, как некоторые утверждали) церемониймейстер лишился места и едва сохранил голову.
Темран, как обычно, взял на себя ответственность за сорванную церемонию. Отец его, как обычно, ограничился словами «Так нехорошо, так нельзя, это неправильно». Придворные, как обычно, роптали, а король возражал им с усталой улыбкой: «Мальчик растет без матери. Что мне, бить его?» Придворные горячо утверждали, что да, бить; я лично думаю, что никакого толка от наказания все равно не получилось бы, ведь рыбу, например, никакими розгами не отлучишь от воды: запрети ей плавать, и она околеет…
Единственным человеком, которого Темран хоть как-то опасался, был его бдительность Ригодам, начальник стражи. У них были свои особые отношения, в которые даже меня не посвящали; помню, во дворце ожидался визит какого-то очень важного чужеземного канцлера, все ходили, будто по проволоке, Темранов отец был раздражен и мрачен, в то время как принц, нимало не смущаясь, готовил «подарок» долгожданному гостю. Помню, накануне визита Темран назначил мне встречу в нежилой части дворца; было уже поздно, очень темно и холодно, я стояла одна в узком коридоре, тряслась от страха и ждала Темрана, а он все не шел и не шел… В черных провалах лестниц мерещились тени и привидения, и от позорного бегства удерживал только стыд перед моим отважным другом. Я кусала губы и ждала, хоть назначенное время давно пришло – и тут на плечо мне легла тяжелая рука взрослого человека, от неожиданности я завизжала на весь дворец… «Тихо», – сказал Ригодам, начальник стражи, и замолчала, потому что от ужаса у меня отнялся язык.
«Сегодня не дождешься, – сказал Ригодам. – Нынче подросла цена на булавки в сиденьях, и мальчик немножко посидит взаперти. Пойдем».
И он взял меня за руку.
Почти в полной темноте мы шли из коридора в коридор, и его бдительность предупреждал меня, если под ногами случались выбоина или ступенька. Когда моя рука начинала дрожать, он легонько сжимал ее, будто утешая.
