Суета творилась страшная — взад-вперед носилась челядь, сразу начали грузить возок. Тут же хозяин, Ларион Аврамыч, теряя и вновь подхватывая длинную шубу внакидку, внушал со ступеней задравшему вверх широкую бороду ключнику — Сеньке Кулаку:
— Скажешь боярину — мол, кланяется Лариошка Лопухин соболями, и лисами, и медом, и рыбой, и сорока рублями, что не забыл, призрел на его сиротство, чадо его единородное до таких высот возвысил! Скажешь еще боярину — мол, это лишь первые подарочки, потом еще будут! Да стой ты…
Ларион Аврамыч ухватил Сеньку за плечо, и правильно сделал — чуть было не снесли его с крыльца две пробежавшие дородные бабы, в изумлении все порядки позабывшие. Дородство их усугублялось огромными шубами.
Бабы взвизгнули, а в это же время дядя Селиван что-то крикнул от снаряжаемого возка.
— Да к боярину Стрешневу же! — сердито отвечал Ларион Аврамыч. — К кому ж еще! К благодетелю нашему! Сенька, еще скажешь — в поминанье его уже вписал, весь наш род за него молиться будет! До скончания века! А род немалый!
Аленка опомнилась и побежала наверх, к Дунюшке.
Там творился переполох.
Первой Аленка увидела Сенькину жену, Кулачиху. Та, распихивая сенных девок, металась по углам. В левой руке она держала свечу темного воска, правой трижды закрещивала углы.
— Крест на мне, крест у меня! — не шептала, как полагалось бы, а возглашала она. — Крест надо мной, крестом ограждаю, крестом сатану побеждаю от стен четырех, от углов четырех! Здесь тебе, окаянный, ни чести, ни места, всегда, ныне и присно, и во веки веков, аминь!
Посреди светлицы стояла красавица Дунюшка, в одной рубахе, распояской, и простоволосая, без повязки, темно-русая коса на спину откинута. Глаза у девушки закатились, того гляди — грохнется без чувств.
— Занавески на окна! Суконные! — шумела, перекрикивая Кулачиху, мамка Захарьевна. — Чтоб и солнышку не глянуть! А ты, дитятко, поди, поди сядь, не вертись в ногах!
Она силком усадила на подоконную скамью тоненькую, но уже высокую и круглолицую, как старшая сестра, Аксинью. Девочка шлепнулась, сложила перед собой руки, кулачок к кулачку, и, приоткрыв рот, водила огромными глазами вправо и влево.
— Да где ж вода?! — раздался пронзительный голос постельницы Матрены. — Боярыня обмерла!
И впрямь — в глубине светлицы, так что за углом изразцовой печи и не разглядеть, на постели Дунюшкиной сидела, привалившись к столбцу полога, еще не старая, но уже завидной дородности хозяйка, Наталья Осиповна, а тощая Матрена с немалым трудом ее удерживала.
— Кто мовниц впустил? — вдруг возмутилась Кулачиха. — А ну, пошли, пошли в свою мовню, бабы! Незачем вам тут быть!
— Мы к ручке припасть! К боярыне с боярышней! — попыталась оправдаться старшая из них, Фетинья. — В такой-то день — да не припасть?..
— Идите, идите! Я вас знаю, вы у себя в мовне с нечистой силой знаетесь! Кто Авдотью Ларионовну на святки подговаривал в предмылье ночью в зеркало смотреть, беса тешить? То-то!
Аленка всё еще ничего не понимала.
Наконец яростная Кулачиха и ее заметила.
— Вернулась, богомолица? — накинулась она с ходу на девушку. — А ну, раздевайся и за работу! Сейчас вот углы закрещу, дур этих выставлю — рубашку жениху кроить будем! Ширинки расшивать нужно! Приданое перебирать!
— Разве Дунюшку засватали? — без голоса спросила Аленка.
— Машка! Машка! Беги к боярыне в спальную! Да стой, дура! Вот ключ от сундука! Тащи сюда два кокошника, те, что с острым верхом! В холстины завернуты! Нет, стой! Возьми лучше ты, постница, — она сунула Аленке ключ. — Возьми кокошники, там же спори с них жемчуг! Спори и сочти — другого-то у нас подходящего нет… И на снизку, чтобы не повредить! Как спорешь — рубашку кроить! Машка! Беги в крестовую, тащи сюда образа! В лучших окладах!
— Засватали… — потерянно и уже вслух повторила Аленка.
— Молебен, про молебен забыли! — всполошилась вдруг мамка Захарьевна. — Машка, Машка! Беги скорее на двор, скажи Кулаку — пусть кого пошлет, пусть бы тот холоп до Ивановской обители добежал, молебен заказал во здравие! И ко Всем святым, что на Кулижках! И к Богородицерождественской! Это ему всё по пути выйдет! Да пусть к угоднику Николаю, что в Подкопаях, завернет!
— Да Машка же! — закричала и Матрена. — Принесешь ты воды, проклятая, нечистый тебя забери?
Кулачиха и Захарьевна разом повернулись к Матрене.
— Ты это какие неистовые слова выговариваешь? — грозно на нее наступая, начала Кулачиха. — Да как тебе на ум взбрело нечистого поминать при государевой невесте?
Аленка так и села на скамью рядом с Аксиньюшкой.
— Аксиньюшка, голубушка, да что же это делается? — спросила она, даже не шепотом — так раскричались Кулачиха с Захарьевной на бедную Матрену.
— К нам сама царица приезжала, — округляя черные глаза, отвечала девочка. — Тайно, в простом возке! Государыня! У нее шапочка соболья, не треух — шапочка! Я тоже такую хочу. Дуню во дворец повезут! В царский!.. Она ее всю смотрела!..
— Царица, к нам?..
Аленка помотала головой — такое можно было услышать разве что во сне. Но наваждение не проходило. Женщины, набившиеся в Дунюшкину светлицу, заполошно галдели. Машка металась, вовсе ошалев и ничьих приказов не исполняя.
— Господи Иисусе! — прошептала Аленка.
В том, что опальной царице Наталье Кирилловне пришла на ум Дуня Лопухина, ничего удивительного не было — и шести лет не прошло, как она, царева вдова, жила круглый год в Кремле и имела при себе до трех сотен женской прислуги, тогда и Дунюшка успела пожить среди юных боярышен царицыной свиты. Странно было иное — ведь царь должен выбирать себе невесту из многих красавиц. Раньше отовсюду девок хороших родов в Кремль свозили и они там неделями жили, сам покойный государь так-то оба раза женился. А чтобы царица тайно, в простом возке, по невесту отправилась?.. Без свахи? И сразу же сговорили? Да разве же так правят царскую радость?
Очевидно, Дунюшка от всего шума и гвалта несколько опамятовалась и заметила наконец, что на лавке под высоким слюдяным окном, не достигая головами даже до занавески, смирно сидят рядком Аксиньюшка и Аленка.
— Аленушка, подруженька! — Дуня оттолкнула мамку Захарьевну и устремилась к окну. — Что делается, Аленушка?! Я тебя с собой в Верх возьму! Аленушка, счастье-то!..
Аленка, вскочив, ухватила Дуню за руку.
— Бежим в крестовую, Дунюшка! — не попросила, потребовала она. — Помолимся вместе!
— Аленушка! — Глаза у царевой невесты были шалые. — У него кудри черные, брови соболиные! Он всех выше, статнее!..
Но у двери подружек перехватила Кулачиха.
