Зато теперь, когда Куница окончательно понял, что заблудился, он стал еще громче звать Ребекку. Ведь, если даже ему — крепкому, привычному к лесу парню, одетому, обутому и при сабле — делалось не по себе, — что должна почувствовать девушка, когда схлынет шал, и она опомниться, — бог весть где. Обнаженная и босая? Но взбалмошная девица упрямо не отзывалась.
Не на шутку встревожась, Тарас снял с перевязи саблю и, не вытаскивая клинок из ножен, стал раздвигать ею нависающие ветки, вдруг принявшиеся цепляться за рукава и штанины, словно кусты ежевики или терна.
Торопливо направляясь в ту сторону, где в последний раз мелькнул бледный силуэт, Куница время от времени окликал Ребекку во весь голос, но — безуспешно. Девушка, словно сквозь землю провалилась.
Но когда, потерявший надежду на успешное завершение поисков, парень решил поворотить обратно, пока и сам окончательно не заблудился, издалека послышался слабый оклик, усиленный непривычным для чащобы эхом:
— Сюда… сюда… сюда… Я — здесь… я — здесь… я — здесь…
— Ривка! — обрадовано заорав на весь лес, Куница ускорил шаг и вскоре очутился на довольно просторной полянке. — Держись. Ты где? Я — рядом! Я уже иду к тебе!
— Сюда… сюда… сюда. Здесь… здесь… здесь…
Голос хоть очень слабый и чересчур тихий, был явно девичьим и казался вполне знакомым, если один шепот вообще отличим от другого, но что-то насторожило Куницу, и он остановился.
— Ребекка, это ты? — переспросил громко, пытаясь хоть что-то разглядеть в густой тьме, как нарочно еще больше сгустившейся из-за наползших на луну облаков. — Отзовись! Я тебя не вижу!
— Я… я… я… — чуть громче донеслось в ответ с противоположной стороны поляны, где между двух огромных буков и в самом деле, смутно белело нечто, похожее очертаниями на человека. Похожее, да не совсем. К тому же, было как-то странно: отчего это Ребекка Тараса к себе подзывает, а сама ни одного шагу навстречу не ступит? Никак не сочетается такое поведение с испугом. Если б она упала и в беспамятстве лежала на земле — тогда другое дело, но нет же, вон — стоит, рукой зазывно машет. А по имени — ни разу не окликнула!
— Сюда… сюда… сюда… — тонко и жалобно манил девичий голос, не меняя интонации, а странное лесное эхо тут же подхватывало и услужливо повторяло каждое произнесенное слово. — Иди ко мне… иди ко мне… иди ко мне…
— Нашли дурня, оборотни треклятые! — убеждаясь в правоте своих подозрений, Куница сплюнул наземь, перекрестился и потребовал. — Либо ты сейчас же назовешь свое имя, либо я ухожу!
Он вовремя вспомнив то, что известно каждому дитяти: нежить — никогда и ни под какой личиной, не сможет обозваться христианским именем. Тут же полыхнет огнем и сгорит на пепел. Самый верный способ убедится, кто пред тобой. Лучше свяченой воды действует.
Но, как только произнес Куница эти слова, лес вокруг него как-то странно заколотился, загудел, зашуршал и разразился диким хохотом. А спустя мгновение, что-то огромное, страшное, заметное только из-за того, что оказалось еще чернее самой непроглядной тьмы, шагнуло к нему из чащи, гоня впереди себя волну дикого, липкого ужаса. Ощущение, словно уткнулся лицом в плотную и невидимую паутину, гигантского паука. Не столько страшно, хотя из-за неожиданности, не без этого, — но больше неприятно и противно.
— Не приближайся ко мне, нечистая сила! Зарублю! — заполошно вскричал парень и крест-накрест взмахнул саблей, в мгновение ока обнажив острый клинок.
От ощущения в руке острого клинка сразу полегчало. Но даже, несмотря на то, что парализующий силы и волю, ужас исчез, неприятный холодок уже успел больно цапнуть за сердце, заставляя его заколотиться в груди громче и быстрее.
— У-у-у! — насмешливо завыла ночная тьма, а в кронах деревьев кто-то тяжело заворочался, роняя на голову Тарасу гнилую труху и мелкие сухие ветки. Потом — совсем рядом упало и разбилось старое, протухшее яйцо. Завоняло так, что даже в носу засвербело.
— Ах, вот вы как?! — разозлился Куница, — Шутки со мной шутить вздумали? Ну, так я вам, для начала, пару молитв прочитаю. Слушайте!
Тарас размашисто перекрестился и начал:
— Отче наш! Иже еси на небеси, да святится имя Твое, да сбудется воля Твоя! Да придет царствие Твое, яко на небесах, тако и на земле. Хлеб наш насущный дай же нам днесь и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас в искушение, но избави от…
Тяжелая сосновая шишка ударила Куницу в плечо. Бросок был так себе, словно ребенок баловался. Но тут же, прилетела вторая — в спину, а чуть погодя — невидимый супротивник залепил еще одной шишкой Тарасу прямо в лоб.
— А, чтоб тебе!
Парень охнул, шагнул назад, зацепился за услужливо подставленный корень и со всего маху хлопнулся задницей наземь. Унизительно и обидно.
— Значит, Божьего слова вы не убоитесь, вражья сила? — закипая от злости и унижения, угрожающе поинтересовался Куница. — Ну, хорошо… Поговорим с вами по-другому!
Он спрятал клинок в ножны, а вместо оружия неспешно достал из-за пояса кисет с огнивом.
— А как насчет очистительного пламени? Вот я сейчас сложу костер из хвороста, да выжгу все ваше бесовское гнездо, к такой-то матери, нежить лохматая! — при этом парень сунул в рот мундштук курительной трубки и демонстративно несколько раз клацнул огнивом.
Понятное дело, что ничего сжигать Тарас не собирался, — лесной пожар самое страшное бедствие, которое только может случиться, для всех жителей окрест. Сама Михайловка за рекой и лугами — ее огонь не заденет, с тем расчетом и строилась, — тут беды не будет. Но, и зверье подальше уйдет, и ни орехов, ни грибов-ягод этой осенью на пожарище заготовить не удастся. А ведь, в неурожайный год, не сыскать людям лучшего подспорья, чем лесные дары. И свой стол наполнить, и скотину подкормить. Да только нежити об этом откуда знать? Так почему не постращать ее немного, коли ничего другого треклятая не опасается?
— Стой, казак, погоди… — негромко прошелестел кряжистый и сплетенный из одних узлов старый граб, на ствол которого, до сей минуты, столь беспечно опирался спиной Тарас. Или, может, парню только так показалось, — но вскочил Куница на ноги и отпрыгнул с завидным проворством.
— Да, не ершись ты, мил человек! — густым басом отозвалась сгустившаяся темень на противоположной стороне поляны. — Или не знаешь, что в Иванову ночь — каждому шалить позволено? И нет в том нарушения древнего Уговора. Вот если б тебе, случаем, детишки, баловства ради, камешком в спину из рогатки попали, ты б и на них с саблей бросился?
— Так ведь то дети… — неохотно проворчал Куница, догадываясь, к чему лесной хозяин клонит.
