Клирик Киан тоже смотрел на неё; его мёртвые серые глаза, невероятно ясные, глядели спокойно и сухо, пока он стоял в воротах гостиницы «У Шиповника» (долго, ох долго ещё люди будут обходить это место стороной!) — стоял, уперев кулак в пояс и наблюдая, как она приближается. И когда их взгляды встретились, его глаза, глаза того, кто звался когда-то Кианом Тамалем, ничуть не потеряли ни ясности своей, ни мертвенности.
— Ты пришла одна, — сказал он.
И это было первое, что она услышала от него — с тех пор, как он бросил ей в сердцах: «Тебе не понять!» — и вышел вон из дома в Бастиане, семь лет назад.
Эйда кивнула, глядя ему в лицо.
— Следует ли понимать это так, что брат твой, Ярт Овейн, презрел волю Кричащего и отверг его зов? — спокойно спросил Киан.
Она молчала. Игреневая кобылка помахивала мордой и хвостом, отгоняя ленивых, разморенных непогодой мух.
Не дождавшись ответа, Киан вывел за ворота собственного коня. Прежде чем сесть в седло, он подошёл к Эйде, так близко, что её нога в бархатной туфельке, твёрдо упиравшаяся в стремя, почти коснулась его обнажённой груди. Эйда опустила глаза — и встретилась взглядом с лицом, вытатуированным на коже Киана.
Нет. Не взглядом. Как можно встретить взгляд существа, глаза которого всегда закрыты?
— Пожалуйста, — сказал Киан, — надень это.
На его ладони лежала, свернувшись, маленькая кожистая змейка, испещрённая иссиня-багровыми пятнышками. Увидев её, Эйда вздрогнула. Она знала, что это, но никогда прежде не видала таких — и помыслить не могла, что однажды одна из них оплетёт её запястье. Но теперь она лишь всё так же молча протянула руку. Пальцы Киана коснулись её кисти. Змейка встрепенулась, будто живое существо, почувствовавшее тёплое солнце, приподнялась, покачиваясь в воздухе, и скользнула с мозолистой мужской ладони к женской руке. Эйда содрогнулась от леденящего прикосновения, непроизвольно тряхнула рукой, будто желая сбросить эту скользкую дрянь, но змейка уже обвилась вокруг руки, впилась в неё всем своим кожистым тельцем, светлея, распластываясь до тех пор, пока не стала совершенно неотличима от собственной кожи Эйды — её белой, нежной кожи.
И когда дрожь и рябь улеглись, стало казаться, словно кто-то нанёс на запястье женщины причудливый синеватый узор — татуировку, подобную той, что темнела на груди Киана.
Эйда всё разглядывала это клеймо на своей руке, когда Киан вскочил в седло и двинулся вперёд, к черте города. И всё ещё глядя на клеймо, она тронула коленями бока своей кобылы, не думая и не понимая, что делает.
— Он совершил ошибку, Эйда, — сказал Киан. Он ехал чуть впереди и даже не повернул головы, говоря это. Его голос звучал мягко и безмятежно — таким, каким она его никогда не слышала. — Ему следовало прийти с тобой. Так было бы проще для всех.
Она молчала. Она боялась разрыдаться, а ей не хотелось показать слабость перед людьми, которые уважали её и почитали последние семь лет. У неё ещё будет время для слёз — в другом месте, далеко отсюда.
Киан пустил коня рысью. Эйда сделала то же. И когда его жеребец пошёл в галоп, кобыла Эйды пошла в галоп.
Зарядил моросистый летний дождь, и капли его будто огнём обжигали клеймо у неё на руке.
Покинув Айлаэн, Киан испытал смесь облегчения со смутной тревогой, как и всегда в подобных случаях. Позади было то, что многие считали в его деле самым трудным, и на сей раз оно вышло проще, чем он рассчитывал. Эйда Овейна занимала высокое положение в Айлаэне. Она была торговкой, но торговала редким и ценным товаром — горько-сладким напитком, весьма популярным в южных землях и в самой Бастиане. Мужское дело, мужская дерзость. Святейшие Отцы считали шоколадный напиток излишеством, дурманящим голову хуже вина, но не это стало причиной ареста Овейнов. Однако именно это могло стать причиной упрямства, столь частого у еретиков, особенно если они считают себя невиновными. Киан не знал, считает ли Эйда Овейна себя невиновной. Она не сказала ему ни слова с той самой минуты, как он увидел её, медленно едущую навстречу ему по пустой айлаэнской улице. Он успел подумать тогда, что, когда они расставались, она не была так красива. В ней появилась зрелость, неизбежно красящая таких женщин, как Эйда, и достоинство, столь же неизбежно сопутствующее зрелости. Когда он подумал об этом, Обличье сказало:
— Она ждёт жалости от тебя.
Он не ответил. Он и так это знал. Как знал и то, что не чувствует ничего похожего на жалость. Она была слишком красива, чтобы её жалеть. И даже мысль о том, во что совсем скоро превратятся эта красота и это достоинство, не всколыхнуло в нём сомнения.
— Она ждёт жалости, — повторило Обличье. — Объясни ей, чего на самом деле следует ждать. Так будет проще.
Позже, решил про себя Киан, когда они скакали по размытой дождём дороге от Айлаэна. Любые сложности, которые могут возникнуть с Эйдой за дни пути, что отделяют Айлаэн от Бастианы, он решить успеет. Сейчас главной его заботой был Ярт Овейн. Киан допустил оплошность, сочтя, что от него не следует ждать неприятностей. Он ждал их скорее от Эйды, зная её упрямый, жёсткий нрав и зная, как высоко она поднялась в Айлаэне. Эти сведения ему предоставили Святейшие Отцы, отправляя с миссией. «Помни, — предупреждали они, — обнаружив, что за ней прислали Клирика, а не Стражей, Овейна наверняка окажет сопротивление». Они сказали, что она забаррикадируется в своём поместье и выставит против Киана наёмников и телохранителей. Ему советовали взять с собой Клирика Артора или Клирика Эндра, хотя и знали, что он всегда действует один. Айлаэн — маленький городок, но даже в маленьком городке знатные персоны создают куда больше сложностей при аресте, чем простой люд — особенно когда дело не просто в скором суде над ересью. Киан получил совершенно чёткое указание: Овейны должны быть взяты и доставлены в Бастиану живыми. В особенности это касалось Ярта; его сестрой при необходимости разрешалось пожертвовать. И вот теперь именно Ярт имел дерзость не явиться на зов Клирика, замыслил сопротивление, тогда как сестра его явилась с покорностью, которой от неё не ждали ни Святейшие Отцы, ни, говоря по правде, сам Киан. А ведь Обличье сразу сказало ему, что так будет. Но он не поверил. Глупец. Мог бы уразуметь, за семь-то лет, что Обличье всегда оказывается правым.
— Она ничем не грозит, — сказало Обличье. — Она боится и ждёт жалости. Это станет проблемой, но позже. Сейчас ты должен опасаться не её.
— Его. Знаю, — сказал Киан. Эйда у него за спиной вздрогнула — так сильно, что он заметил это, даже не оборачиваясь. Киан пристально осмотрелся. Дорога свернула в рощицу, огибавшую подножие холма, и вела меж редкой поросли деревьев. Здесь было трудно спрятаться и устроить засаду, но Киан имел достаточное представление о легкомыслии студиозусов, чтобы быть готовым к чему угодно.
