А рынок… как бы мысли мои ни рвались в сторону с тропы моей памяти, я вспомню и это. На рынке меня всегда принимали как равного. Там я и встретил Равингу, странствующую кукольницу из Вапалы.
И там я встретил Мяу… Моя ладонь нащупала пустоту, глаза наполнились влагой, горло стиснула боль, словно отцова плеть привычно прошлась по плечам.
Котти — наши друзья, наши спутники, наша удача. Они гораздо меньше диких пустынных котов, которых люди вполне обоснованно боятся, но у них тот же гордый взгляд и та же независимость духа, что и у самого императорского Голубого Леопарда, символа имперской власти.
Мяу выбрала меня на рынке в Мелоа. Она совсем недавно покинула некий закуток, где родила её мать, но и в котенке уже проглядывало всё достоинство и ум этих созданий. Она шла ко мне, как королева, её белая пушистая шёрстка была украшена пятнышками — чёрными, как оникс, и оранжевыми, как лучший агат. Она была бесценнейшим сокровищем, и с той минуты я всецело принадлежал ей.
С той минуты мы стали, как кровные братья, о которых слагают песни барды — товарищи, между которыми ничто не могло встать. Она гордо усаживалась рядом с товарами, которые я привозил на рынок, она делила со мной обед и устраивалась рядом, когда я ложился спать. И это именно она…
Я вскинул голову. Раньше я не задумывался об этом, но сейчас восстановил в памяти все подробности. Да, это именно Мяу позвала меня тогда своим особенным зовом, тихим и тревожным, и побежала вперёд, указывая дорогу к палатке Равинги, кукольницы.
За прилавком Равинги не было, вместо неё там сидела помощница, которую я видел до этого лишь пару раз. Девушка была стройной, белокурой, как и все вапалане, но с чуть более тёмной, чем у Равинги, кожей, словно она долго жила в нашей жаркой стране.
За палаткой Равинга гладила по голове большого вьючного яка. У животного подгибались ноги, он нервно мотал головой. Равинга сразу же заметила меня и жестом позвала к себе, отступая в сторону, всем было известно, что я могу вылечить захворавшую скотину.
Казалось, бедную тварь действительно что–то беспокоило, и я подумал, что, должно быть, в густую длинную шерсть зверя забрался соляной клещ. Эти паразиты иногда водятся вокруг озёр с водорослями, как раз там, где пасутся яки; они доводят беззащитное животное до полного изнеможения, впиваясь ему в шкуру. Я вынул из пояса скребницу и стал искать, поднимая и расчёсывая шерсть.
Однако то, что я нашёл, было совсем не похоже на тёмно–зелёного, покрытого слизью паразита. Крошечный мешочек, словно нарочно вплетённый в пряди шерсти. Я сменил скребницу на нож и срезал эту штуку. Оказавшись у меня на ладони, она открылась, и я увидел зуб.
Песчаные крысы — проклятие моего народа. Мы убиваем их на месте, я сам убил первую крысу ещё в детстве и с тех пор прикончил их множество — ведь они пачкают и отравляют поля водорослей. Я сразу понял, что передо мной клык, принадлежащий одной из этих тварей. В нескольких местах он был поцарапан, и царапины, наполненные красной краской, образовывали незнакомый мне узор.
Я услышал, как испуганно зашипела девчонка–помощница. Но ещё прежде того Равинга, стукнув меня по руке, выбила кусочек кожи и его незамысловатое содержание на землю. Затем она двумя камнями — двумя жёлтыми каменными плитками, неизвестно откуда возникшими у неё в руках, — стиснула крысиный клык и повернула их, как жернова, которыми стирают в порошок краску. Вверх взвилось облачко дыма, пахнуло отвратительной вонью. Когда Равинга разняла камни, наземь высыпалось только немного белого пепла, который она поспешила втоптать в песок.
Потом кукольница пристально всмотрелась в меня. Кажется, взгляд сё был вопрошающим. У меня тоже имелись вопросы — множество вопросов. Но я не мог даже рта открыть. Её рука потянулась к мешочку на поясе, и она вытащила оттуда что–то блестящее.
— Нет! — девчонка протестующе вытянула руку, смерив меня хмурым, неприязненным взглядом.
— Да! — возразила Равинга. Она шагнула ко мне, и я увидел в руках женщины круглый медальон на цепочке. Повинуясь её жесту, я склонил голову, цепочка скользнула мне на шею, я опустил глаза и увидел у себя на груди искусно сделанную маску песчаного кота из старинного червонного золота, какое в наши дни увидишь нечасто. Благодаря Куре я понимал, что такое настоящее мастерство, и до сих пор полагал, что никто не может сравниться с моей сестрой, но такого ещё не видел. Желтые камешки–глаза сверкали почти как живые.
— Тебе, — сказала Равинга. Затем она повторила несколько слов, которых я не понял, и, вернувшись к обычному языку, добавила:
— Это твоё и только твоё. И будет это ключ к предназначенному. Не потеряй его.
Когда же я возразил, промямлив, что такой медальон стоит целого состояния, она только покачала головой.
— Он сам выбирает свой путь. Теперь он твой… и может… — тут она нахмурила брови, — нет, не мне предсказывать судьбу других. Возьми это, Хинккель, и узнай сам.
В тот день счастье ещё раз улыбнулась мне — я купил отличный кусок необработанной бирюзы, которому, я знал, Кура очень обрадуется. Поэтому я спокойно возвращался домой, Мяу пела свои гортанные песенки, устроившись в тюках на спине у яка, а кошачья голова с камешками–глазами покачивалась у меня на груди.
Однако совсем скоро я понял, что ошибался, принимая нежданный дар Равинги за знак доброй удачи. Я понял это даже слишком быстро, не успев даже возвратиться на скалистый остров, родину моего Дома. Путешествовать лучше всего ночью, а никак не под испепеляющим полуденным жаром, и мимо последнего дорожного знака, каменной фигуры кота–хранителя, я прошёл уже на рассвете, усталый, еле передвигая ноги. Меня встречали Кура и мой брат.
Я ожидал, что Кура выйдет навстречу: ей всегда не терпелось узнать, как я продал сделанные ею украшения и какое сырьё купил, чтобы пополнить запасы. Но чтоб такой интерес проявил Каликку — это было что–то новое…
Как обычно, он яростно нахлёстывал своего орикса. Любое животное Каликку усмирял железной рукой, и его ориксы становились такими свирепыми, что никто из нашей семьи не осмеливался приближаться к ним. Брат всегда чувствовал себя обделённым: дни войн, когда кланы вставали друг против друга в открытом бою, канули в прошлое. С тоскливым интересом и вниманием слушал он рассказы отца о минувших битвах. На его же долю остались только охота да погони за грабителями караванов. Ну как тут стать героем?
Я остановился, ожидая, пока они не подскачут поближе. Каликку так рванул поводья, что его орикс встал на дыбы, песок из–под копыт. Мяу подскочила и зашипела, с неприязнью глядя на брата.
