— Да какая разница! — презрительно фыркнул он, и дружки подобострастно рассмеялись. Питер был достаточно популярен, чтобы обеспечить себе шумную поддержку вне зависимости от того, хихикал он или с шумом выпускал изо рта воздух. Такт у него, судя по всему, врожденный, года три-четыре — и превратится в первостатейного ублюдка.
Если, конечно, однажды утром не отправится по дороге в Дамаск, а ему навстречу на огромной скорости не покатится что-то большое.
— В-вот! — Я продемонстрировал коробку всем собравшимся. — Пустая! Кому она нужна? Таким самое место на свалке! — Положив коробку на пол отрытым концом вниз, я наступил на нее, сделав плоской.
В ответ удивленное хмыканье и неуверенное переступание с ноги на ногу — дети подались вперед хотя бы ради того, чтобы убедиться, насколько основательно истоптана коробка. Я старался. Иначе просто нельзя. Подобно госпоже в садомазохистских отношениях, я понял: чем ожесточеннее топаешь, тем лучше конечный результат.
Когда коробка превратилась в блин, я поднял ее и помахал: вон, мол, какая плоская.
— Прежде чем выбрасывать, — начал я, окидывая бесстрастные лица строгим учительским взглядом, — следует проверить коробку на наличие биологических опасностей. Есть желающие? Кто-нибудь в будущем мечтает стать инспектором по охране окружающей среды?
Повисла неловкая пауза. Наконец, кто-то из стоящих рядом с именинником подлиз пожал плечами и сделал шаг вперед. Я чуть посторонился, приветствуя его на импровизированной сцене: другими словами, между кожаным креслом с откидывающейся спинкой и буфетом на колесиках.
— Аплодисменты добровольцу! — предложил я. Вместо этого собравшиеся подняли мальчишку на смех: что ж, так и познаются друзья.
Несколько тщательно отработанных движений — и я расправил коробку. Теперь самая трудная часть фокуса, поэтому лицо лучше держать постным, как суп в школьной столовой. Доброволец потянулся к коробке, а я, поймав его руку, перевернул ладонью вверх.
— То же самое другой рукой, — попросил я. — Сложи в форме чаши. Verstehen Sie «чаша»? Вот так… Молодец! Умница! Ну, счастливо, никто ведь не знает, чем все кончится…
Я перевернул коробку, и в импровизированную чашу из сплетенных пальцев шлепнулась большая бурая крыса. Зажурчав, словно проткнутый гидростатический матрас, испытуемый отскочил назад. Ладони судорожно разошлись, но я успел поймать крысу, не дав ей упасть на пол.
Крысу я хорошо знал, поэтому и добавил к фокусу изящный штрих: поглаживая кончиком большого пальца ее соски, заставил изогнуть спину и широко разинуть пасть. Стоило помахать зверьком перед лицами детишек, как по «элитному ряду» прокатилась волна испуганного ропота. Естественно, это был не угрожающий оскал, скорее: «Еще, большой мальчик, хочу еще!», но кто в нежном возрасте способен узнать выражение иступленного экстаза? И уж тем более мальчишки не догадались, что я бросил Рону в коробку, когда возвращал ее из «блина» в нормальное состояние.
Поклон, а потом бурные продолжительные аплодисменты благодарных зрителей. Аплодисментам я бы очень обрадовался… Увы, Питер сидел, как памятник Терпению, а доброволец, у которого явно поубавилось мужества, уныло поплелся на свое место.
Я снова вспомнил о дороге в Дамаск и, уступив самым низменным побуждениям, полез за фотоаппаратом.
Никогда бы не подумал, что взрослый мужчина может зарабатывать на жизнь фокусами. Уточню сразу: идею подбросила Пен. Почему Памела Элиза Бракнер превратилась в Пен, а не в Пэм, совершенно непонятно, тем не менее она моя давняя подруга и по совместительству законная владелица крысы Роны. А еще в настоящий момент она моя квартирная хозяйка. Такой участи не пожелаешь даже бешеной собаке, но я очень рад, что она выпала тому, кто мне искренне симпатизирует. Столько проблем решаются сами собой!
Еще хочу сказать, что у меня есть работа, настоящая, которая позволяет хоть изредка платить по счетам. Однако в описываемое время я находился в продолжительном отпуске, не совсем добровольном и не без сопутствующих проблем, связанных с притоком наличности, профессиональной компетентностью и чувством собственного достоинства. Так или иначе, отпуск возбудил в Пен вполне обоснованное желание найти мне дополнительный источник дохода. Будучи примерной католичкой (в перерывах между страстным увлечением викканством), она каждое воскресенье ходила на мессу, ставила свечку деве Марии и молилась примерно о следующем: «Прошу тебя, о мудрая милосердная Мадонна, успокой душу моей матери, хоть и жила она в плотском грехе, помоги народам мира найти путь к свободе и сделай Кастора платежеспособным».
Впрочем, чаще всего Пен предпочитала не вмешиваться, соблюдая устраивающий нас обоих статус-кво. Поэтому я неприятно удивился, когда она, перестав уповать на высшие силы, рассказала об агентстве по организации детских праздников, которое решила открыть с подругой Леоной и дешевым уличным фокусником, мерзко подведшим ее в последнюю минуту.
— Ну же, Фикс, тебе ведь не составит ни малейшего труда! — упрашивала она, сидя в своей подземной гостиной за чашкой сдобренного коньяком кофе. От запаха кружилась голова, причем не от коньяка, а от крыс, земли, прелых листьев, помета, роз миссис Амелии Андервуд, всего растущего и гниющего. Один из воронов, кажется, Артур, стучал клювом по книжной полке, мешая сосредоточиться. Эта гостиная — логово Пен, центр притяжения, «пентхаус шиворот-навыворот» в недрах уродливого трехэтажного здания, в котором давно, еще при мамонтах, жила и умерла ее бабушка. В гостиной мне было очень не по себе, наверное, поэтому Пен туда и пригласила;
— Ты умеешь творить настоящие чудеса, — вкрадчиво молвила она, — так что фальшивые для тебя вообще пустяк.
Ослепленный свечами и одурманенный фимиамом, я часто-часто заморгал. Образом жизни Пен во многом напоминает мисс Хэвишем из «Больших ожиданий»: использует только подвальный этаж, остальная же часть Дома, за исключением моей чердачной комнатки, застыла где-то в пятидесятых годах, никогда не посещается и не ремонтируется. Сама Пен застыла чуть позднее; подобно мисс Хэвишем, законсервировала свое сердце до надобности и хранит на каминной полке. Я стараюсь на него не смотреть.
В той конкретной ситуации пришлось спасаться праведным гневом.
— Боже, Пен, не умею я творить чудеса! Их просто не бывает! По крайней мере не в таком виде, как представляешь ты. Неужели я похож на волшебника? То, что я умею разговаривать с мертвецами и играть им на вистле, еще не делает меня Гэндальфом Серым, черт побери! И не означает, что в вонючем саду живут феи.
