– Нет, молодой человек, сам поход получился очень увлекательным. – Даже в седле не расстававшийся с зубочисткой доктор со смаком ковырнул в хоть и желтых, но крепких зубах. – Вышли отличные маневры, на которых Легион многому научился. Но в остальном…
Поль кивнул и утер текущий из-под спасительницы-шляпы пот. Отличавшийся редкой последовательностью Филипп успел немало: ухватил никому особо не нужный кусок саванны, вернул алеманам – надо думать, за проявленное к Клермонам гостеприимство – Иль вместе с никогда не принадлежавшей колбасникам Австразией, сбросил с Басконской колонны статую императора, отстроил за казенный счет с полсотни снесенных революцией аббатств и дворянских усадеб, получил пинок под зад и убрался туда, откуда вылез. Республика лишилась двух немалых провинций, зато граница колонии оказалась отодвинута в глубь материка. Пользы от перешедших под галльскую юрисдикцию жирафов было немного, и местные власти не спешили выдвигать форпосты за Реку, экономя не слишком щедрый бюджет. Прикрывавшие Шеату с запада форты пограничными только назывались, зато в них, будто в фактории, свозили слоновую кость, всяческие экзотические шкуры и прочие сувениры, на которые Поль весьма рассчитывал.
– А вот, молодой человек, и Река, – торжественно возвестил доктор. – Не то что ваша Йонна!
Все оставшееся в метрополии в Легионе называлось «вашим» и поминалось со странной смесью пренебрежения и тщательно скрываемой обиды, но Река в самом деле впечатляла. Золотистая, ленивая, величественная, она изгибалась широкой алможедской саблей, появляясь из волнистых, подернутых дымкой далей и в них же исчезая. Форт с окружавшими его халупами выглядел на берегу не уместней усевшейся на парадный портрет мухи, о чем Дюфур и сказал. Доктор довольно усмехнулся и предался воспоминаниям о том, как было «тогда». Подъехал молодой лейтенант, привез вежливый приказ, в переводе на обычный язык означавший «дай лошади отдохнуть и не путайся под ногами». Дюфур с готовностью подчинился: наблюдать за суетящимися кокатрисами было занятно, но присоединиться к ним не тянуло.
Переправлялись на двух больших паромах, которые тут держали как раз для подобных случаев. Разлегшийся на постеленном слугой покрывале Монье, зевая, объяснил, что каждой посудине придется сделать по четыре рейса, прежде чем отряд со всем обозом окажется на западном берегу, вытащил клетчатый хасутский платок, накрыл лицо и немедленно захрапел. Дюфур взглянул на часы и взялся за блокнот. Уважающий себя газетчик прозревает будущее не хуже спиритистов, а ближайшие дни интересных читателю сюрпризов не обещали. Писать, как сотня вооруженных граждан Республики день за днем вздымает дорожную пыль, Поль не собирался, но очертить место действия будущей охоты на львов, схватки с разъяренным слоном и штурма древней крепости, в которой засели вооруженные до зубов головорезы, следовало заранее. Журналист отодвинулся от храпящей медицинской туши, хмыкнул и записал: «В Рычащем Брюхе, самом западном из наших форпостов, отряд распрощался с последними следами цивилизации и вступил на казавшиеся бесконечными травянистые равнины…»
* * *
Поджидавший караван местный патруль, от которого особых новостей не ждали, взял и удивил: они только что нашли тела, вернее, останки последних шести легионеров из несчастливого конвоя. Веселенькое начало, нечего сказать. Короткие похороны того, с чем не справились падальщики, и вереница всадников, распугивая копытную и пернатую живность, двинулась от Реки на запад. Вопреки примете, по которой штатский чужак приносит уйму неприятностей, вреда от вечно лохматого Дюфура не было, скорее уж наоборот. По непонятной ему самому причине Анри тошнило от болтливого доктора, тот же так и норовил прицепиться со своими мемуарами и ма́ксимами. Надолго затыкать Монье не выходило даже у полковника, но теперь словесный поток принимал на себя газетчик, не пренебрегавший, впрочем, и другими источниками. Дюфур втерся в доверие к обоим лейтенантам и исхитрился по очереди поболтать с обозниками, солдатами и хасутами, после чего попытался присоединиться к разведчикам, но тем было не до разговоров, пришлось возвращаться к доктору.
Опыта походной жизни, да еще в столь диких местах, у щелкопера не имелось, но он не унывал, прямо на марше ухитряясь делать какие-то заметки, а уж на привалах строчил, пока хватало света. Названия растений и животных, привычки местных хищников, охотничьи байки – записывалось все. В очередной раз услышав, как Монье врет про свои победы надо львами и гепардами, капитан не выдержал.
– Некоторые рассказы, – вмешался он, – надо классифицировать как сказки.
– Да-да, – подтвердил доктор, вовсю орудуя своей чертовой зубочисткой, – наш предводитель обоза…
– Не только и не столько обоза.
– Мой капитан, – Дюфур обезоруживающе усмехнулся, – насчет вранья и его применения меня учить не надо. Уверяю вас, читатель скушает и попросит добавки… О! Кто это так гнусно орет?
– Бабуины… Слыхали?
– Читал. Они собакоголовые.
– Мерзопакостные они. – Анри не удержался и в упор посмотрел на доктора. – Болтливые, бесцеремонные и навязчивые.
– В таком случае в очерке я их назову репортерами саванны, – быстро и весело сказал Дюфур. – Кстати, капитан, не продолжить ли нам столь успешно начатое в Шеате и не устроить ли небольшие ска́чки? Жара уже спала, а место располагает.
Отряд почти пересек открытое ровное пространство, вплотную приблизившись к группе невысоких, беспорядочно разбросанных холмов, и дозорные с ближайшей вершинки как раз подавали знак, что все спокойно.
– Ска́чки? Почему нет? – Анри ласково похлопал по шее Набукко. Жеребец фыркнул, мотнул головой, всем своим видом давая понять, что неплохо бы размяться. – К лошади вы привыкли, я это вижу, и она немногим хуже моей. Так попробуйте не отстать… слишком сильно.
– Прежде всего, молодые люди, вам бы следовало… – Не дослушав очередного поучения, капитан послал Набукко вперед, прямо в холмы, репортер отстал на какие-то секунды, и тут же в спину весело засвистели и заулюлюкали, подбадривая соперников, легионеры. Черт, как же давно он не участвовал в соревнованиях!
Рвется навстречу рожденный галопом ветер, стучит в висках кровь, бьют землю копыта, зеленым атласом стелются еще не убитые солнцем травы. Ручей, тоже весенний, не иссохший, не огибать же! Скачка становится полетом, привычно и все равно празднично сжимается сердце, Набукко берет препятствие с ходу и несется дальше, туда, где вовсю машут руками разведчики.
Первый раз Анри позволил себе оглянуться уже на склоне. Рыжий Дюфура честно старался, и он действительно был неплох, но вот всадник скорей мешал, чем помогал.
