Итак, все произошло в один день: законы физики, освященные миллионами лет, вдруг перестали существовать, и им на смену пришли другие. Описанный момент истории получил название Конца Науки.
— Так чем же плохи эти мертвецы, если они живут, как законопослушные подданные, трудятся, да еще и не едят ничего? — спросил Арьес, и Рональд понял, что это ради него старый правитель мучает гонца: сам-то он уже все знал и понимал.
— А плохи они тем, — произнес Сквайр, отступив от речевого этикета, о котором в разговоре с правителем не должно было забывать, — что потом люди так проникаются их рассказами о их загробной жизни, что переселяются в лес, где у них, по слухам, не просто временное обиталище, а Целый город, именуемый Муравейник. И вот от этих-то переселенцев ни слуху потом, ни духу.
— А государству ущерб, — заключил Арьес. — Все равно что в другую страну бежали.
— И ничем иным не хуже? Только ущербом своим государству? — вырвалось у Сквайра.
Ничем, конечно. Если бы они не бунтовали и не переселялись черт знает куда, а работали, как обычные крестьяне, нам даже выгодно было бы. Скверен сам этот бунт.
— А как же… — Сквайр даже подобрать не мог слова, чтобы объяснить, что же пострадает, если живые будут дружить с мертвецами, — как же устои общества?
Арьес досадливо отмахнулся.
«Некоторое время люди пытались привести машины в чувство, похлопывали их по щекам, набирали в рот водички и — пфффр! — брызгали им в лицо, давали понюхать нашатырю — все без толку. Тогда все осознали, что так, как они жили раньше, теперь не удастся — и вспомнили в качестве образца те тысячелетия, которые были еще до Эпохи Науки.
«Как жили тогда, до повсеместного просвещения? Дворянин воевал, крестьянин пахал, священник молился. Как ни странно, именно на одной из вершин Эпохи Науки, в 20-21 веках, в художественной литературе стали популярны произведения, уносящие читателя в выдуманные миры, иллюзорно средневековые, да вдобавок населенные еще и колдунами, эльфами, гномами, троллями… Ностальгия по средневековью у homo sapiens в крови? Правда, историческая формация феодализма представала в этих книжках весьма условной, без эпидемий Черной смерти, кровавых войн, грубого насилия как основы экономики, бесконечной повседневной грязи, крестьяне, его населявшие в так называемой фэнтезийной литературе выглядели чистыми, опрятными, ухоженными, рыцари — все как на подбор исполненными благородства, ученые монахи — семи пядей во лбу…
В сущности, некие элементы, на которые опиралась средневековая культура, действительно очень живучи. В век торжества демократии граждане преуспевающих стран вдруг обнаружили, что вся их политическая система на поверку оказывается системой… личных связей, сеньориальной зависимости, оммажа[1] и вассальной преданности».
Двигаясь мысленным взглядом по корням дерева, в листве которого помещалась современная ему эпоха, Рональд уже не видел черных гор и черно-синего неба, захвативших все пространство окна. И только когда с неба упали белые молнии, прикрепившись к горам, как нити кукловода к марионеткам, он встрепенулся и встал.
Грохотал гром. Дождевые струи, пока далекие, но уже заметные над соседним лесом, протянулись к земле, скрывая всю панораму, раскинувшуюся вокруг замка, полностью: что не смогла темнота, смогла вода. Все присутствующие только капюшоны надвинули — нравилась им такая погода. И только крестьяне и монах зябко подрагивали в своих рубищах.
— Сперва и речи ни о каком бунте не было, — рассказывал Сквайр. — Местные помещики успокоились, а кое-кто даже стал ездить в деревню и общаться с мертвецами. Речи у них были очень коварные, а руки загребущие — и те, кто с ними побеседовал, вдруг говорили, что им открылась истина, коей они не знали дотоле, и стали отпускать своих крестьян на свободу, говоря, что поскольку смерть всех уравнивает, то и в жизни все должны быть равны. Эту вот тайну и открыли эти возвращенцы, эти гнусные ревенанты[2].
А пуще всего и раньше всего прославилась деревня Новые Убиты, где эта нечисть завелась еще пятнадцать лет назад. Местный помещик, маркиз Бракксгаузентрупп, просвещеннейший, чистейший человек, вовремя понял всю тяжесть угрозы, пред нами представшей — и попытался справиться с взбунтовавшимися мужиками — но его едва не убил собственный сын, предавший его ради либертинских идей. После этого дух маркиза погрузился в уныние и он предоставил события Судьбе.
Я оказался чуть сильнее духом: и вот, собрав всех своих рыцарей и солдат, я двинулся на Новые Убиты с войском. Крестьяне и мертвецы, вооруженные вилами и кольями — хотя это нам было впору осиновыми кольями вооружаться против той нечисти — выступили нам навстречу и в страшной битве разбили наших рыцарей…
— Разбили рыцарей? — презрительно скривился Арьес. — Хороши же рыцари, когда сиволапое мужичье их всмятку!
— Мои рыцари, вне всякого сомнения, раздавили бы деревенщину, — сухо сказал Сквайр, — если бы не мертвецы. Мы рубили их в лапшу, но они все равно продолжали драться. Только когда от каждого из них оставалось лишь кровавое пятно, их можно было считать побежденными — и то каждое из этих пятен еще очень долго двигалось и пыталось влезть нам под ноги, чтобы мы на них поскользнулись…
— Слишком это все похоже на сказки, — вздохнул Арьес. — Ты, Сквайр, не первый, разумеется, кто мне рассказывает о мертвецах, но вот о том, что они участвуют в баталиях — первый.
— Государь! — воскликнул Сквайр. — Вели допросить этих крестьян и монаха, что нам удалось захватить в плен, я не думаю, что они станут скрывать очевидное! А самым страшным препятствием к нашей победе было то, что отряд сиволапого мужичья и сиволапых же мертвяков возглавлял дворянин, и притом не какой-то, а наследник одного из крупнейших и древнейших родов в нашей провинции…
— Вот это уж удивительно, — вмешался в разговор капитан стражи. — Это Гнидарь-то дворянин? Гнидарь — так зовут их предводителя, государь. Он сам мужичье, и из мужичья же и вышел. Когда-то был беднейшим из крестьян, а теперь выбился в люди.
— А вы что скажете? — почти ласково спросил Арьес крестьян. Те покачали головами, вздохнули и промолчали. Зато заговорил стоящий рядом с ними монах.
— Светлый граф прав, Гнидарь не был крестьянином. Отца его звали сэр Альфонс Бракксгаузентрупп, он был нашим сеньором, а еще — колдуном. То был самый страшный чародей в этих местах. Нам об этом говорить между собой строжайше запрещалось — к замеченному в болтовне по ночам приходил сам Он. Но все знали. Сэр Альфонс был очень изобретательный кудесник, многие черные маги годы жизни потратили бы на выдумывание злодейств, которые он изобретал в минуту.
