— О ней в последнюю очередь. Я, так понял, ты отобрала самых интересных и сложных. Уверена, что справишься с ними?
— Нет, не справлюсь, но вы же рядом, и потом тяжесть, на сколько я могу судить, такая, что они никогда не покинут этих стен, я просто не смогу сделать им хуже.
— Сможешь, сможешь, — с улыбкой успокоил доктор, — жаль, что алкоголики тебя не интересуют. Меня они тоже не интересуют. Так что, давай, вперед, пойдем знакомиться.
Предательский живот заурчал.
— О, да мы никак кушать хотим, — тоном доброй тетушки начал ван Чех.
— Нет, спасибо, — грубо оборвала я.
— Твои проблемы, — пожал печами доктор, — за мной. Учти, тех двоих я тебе не дам и даже не покажу, они очень подвержены травмам.
Бродить по больничным коридорам с доктором ван Чехом — это та еще зарядка. Он был высок и мощен, а потому скорость развивал почти что крейсерскую. Белый халат развивался за ним шлейфом и только мужественная шапочка держалась на высоте 185 сантиметров от пола непринужденно.
Возле первой палаты он остановился резко и я опять на него налетела. Дверь доктор ван Чех открыл тихо, зашел первым и говорил спокойно, ласково:
— Доброго дня вам, я представлю нашу практикантку, она будет заниматься с вами, под моим надзором.
Мужчина очень статный и высокий, с лицом то ли белого офицера, то ли крымского аристократа меланхолично сидел на постели и смотрел перед собой. На доктора он не обратил никакого внимания. Скользнул по мне холодными серо-зелеными глазами и тяжко вздохнул.
— Ты писал что-нибудь сегодня? — спросил доктор.
Больной только покачал головой.
Хорошо, но помни: я жду от тебя эссе. Ты обещал рассказать мне кто ты.
— Я же говорил, что я — кукла.
— Это сегодня, — пробормотал ван Чех. — Бри, не стой столбом, попробуй поговорить с ним.
— О чем? — спросила я. Подошла поближе к больному и попыталась припомнить, его зовут.
— Виктор, — тихо позвала я, — мне очень приятно с вами познакомиться.
Виктор Бенхо дер Таш — так звали первого моего пациента — мутно посмотрел на меня, глаза его теперь стали совсем зелеными, и мрачным тоном проговорил:
— Землей и небом, ветром и водой
Я вам пишу свое негодованье.
За все то, неприятное, что делают со мной
Вы понесете точно наказанье.
Я не пойму, чего еще вам нужно?
Мой сон украден. Я хочу уйти.
В руке же вашей шприц, и равнодушно
Меня в палату просите пройти.
Так вот, терпеть сие я не намерен!
Вас покарает точно тот, кто здесь зовется Бог.
Пускай авторитет поставлен под сомненье,
Я верую, что час суда пробьет.
И вот тогда заплатите за все вы.
За непокой, за суп из требухи.
Я проклинаю вас тоской своей зеленой
И рукавами длинными, врачи!
С каждым словом он выпрямлялся, в нем закипала какая-то злость. Свое проклятие он окончил, нависнув надо мной, громовым голосом, а глаза его метали почти что молнии.
Я сделала пару шажков назад. Почему доктор не заступается за меня? В карте ничего не было об агрессии, но кто его знает, кто он сегодня? Может он возомнил себя медведем, или роботом-убийцей? Нет, он что-то сказал, что он сегодня кукла.
— Дер Таш, успокойтесь, — я дрожащими руками погладила его по плечу.
— Не говорите, чего не знаете, — он сбросил мою руку и улегся на кровать лицом к стене.
Я посмотрела на доктора ван Чеха. Он, прикрыв рукой улыбку, внимательно наблюдал за мной. Я пожала плечами, ван Чех сделал жест, дескать "продолжай".
Я присела на кровати и тихо спросила:
— Виктор, вы не хотите чаю?
— Хочу, — буркнул он.
— Куклы же очень любят чай? Ведь так? А с чем вы любите пить чай? — спросила я.
Виктор повернулся ко мне и, усмехнувшись, сказал:
— Ты издеваешься?
— Нет, я просто хочу подружиться с вами, но не знаю с чего начать, — честно призналась я.
— Ничего страшного, — Виктор улыбнулся и отвернулся к стене.
Я посмотрела на обстановку: больничная палата, а что я хотела, собственно. Но иногда обстановка может сказать что-то о том, кто здесь живет, даже если это тридцатисемилетний мужчина с диссоциативными расстройствами. Стол был завален бумагами, как и подоконник, и часть пола. Графин использовался, как карандашница, а в стакане стояла веточка белых цветов. Они почти уже опали, и лепестки рассыпались по бумагам.
Черные каракули украшали почти каждый лист, я не смогла прочесть, что там написано, мое внимание перехватила картина. Она висела на стене напротив кровати, то есть прямо над головой доктора ван Чеха. Ровные треугольники направленные вверх и вниз, вся картина была выполнена в серо-черно-зеленых разводах. Ничего особенного, казалось бы, но шедевр завораживал.
— Ну, все. Идем, — доктор похлопал меня по плечу. Я вздрогнула. Дер Таш спокойно спал, мы покинули его.
— Этот фрукт очень не простой и возможно никогда уже отсюда не выйдет, — пояснял ван Чех, — Он сам же к нам и пришел. Как-то иду я на работу, сидит под дверями приемного покоя вот этот товарищ.
Я ему: "У вас что-то случилось?" Он: "Я ничего не помню, я не знаю, кто я. Помогите". Это было три года назад, с тех пор никаких улучшений. Он не знает кто он. Каждый день или чуть реже он мнит себя кем-то другим, хотя, кажется, иногда он абсолютно вменяем. Рисует неплохо, но почему-то всегда только треугольники. Картину видела? Вот одно и то же всегда рисует.
Его и зовут не Виктор Бенхо дер Таш, это имя он сам себе придумал, а свое имя вспомнить не может. Но что-то мне подсказывает, что не хочет. Виктор мог бы быть надеждой поэзии. Какие стихи он пишет, м-м-м, красота, да и только! Но другой вопрос в том, что их расшифровать очень трудно, он явно что-то пытается сказать, но у него не получается. Иначе он просто выражаться не может, ему трудно. Он может поддерживать разговор, но когда особенно трудно садится за стол и пишет стихи.
— Стихи я прочувствовала, — вздрогнула я.
— Это старые. Он так всех новых приветствует. У него сверхценная идея проклятия, дескать, его стихи это послания и проклятия всем, кто их прочтет.
Меня, видимо, он особо не любит, каждый день таскает по два или три стиха. Попробуй с ним поработать, это будет хороший опыт.
— Мы пришли, — ван Чех остановился возле еще одной двери.
— С ней будь осторожна, — предупредил доктор.
— А может, вы мне сразу расскажете про нее?
— Ишь, ты какая хитренькая выискалась, — улыбнулся ван Чех, — нет, уж. Я всегда был сторонником того, что плавать надо учить выкидывая на середину пруда из лодки. Иначе ты же ничему не научишься.
