амфисбены. Это был вкус всего, о чем я думала в ту страстную минуту – что лучше провести время с ним хотя бы раз, на тот случай если мы погибнем (впрочем, я предвкушала собственную гибель), что я буду чувствовать себя полной дурой, если откажусь от единственного подлинного удовольствия, которое могу получить в Шоломанче.
И даже сейчас я об этом не жалела, но глоток еще горел у меня в желудке – воспоминание, которому предстояло остаться со мной навсегда. Что было бы, если бы Орион не вытолкнул меня за ворота, если бы я не пообещала ему то, о чем он мечтал больше жизни? Если бы не сказала: «Да, ты можешь приехать ко мне в Уэльс» – не дала бы разрешение, которое имело смысл только в том случае, если бы я сама выжила и вернулась домой. Когда громадина-чреворот с ревом устремился к нам, Орион не стал рисковать тем, что живым выберется он один. И этот вкус я тоже почувствовала. Вкус Ориона, устремляющегося в пасть чреворота. Чреворота, которого я, вероятно, могла убить.
Янси и бровью не повела, пока я мучительно хныкала, закрыв лицо руками. Наверное, это была нормальная реакция. В ее компании обычно оказывались те, кому изрядно не повезло в жизни. Здесь не растили собственных детей – попадавших к Янси ребят бросали на произвол судьбы или изгоняли еще до того, как они успевали пробраться в анклав с черного хода.
Когда я, все еще дрожа, вынырнула на поверхность, Лизель без особого энтузиазма обозревала собственную кружку – массивную, глиняную, с вылепленным на ней осьминогом (его щупальца служили ручкой). Осьминог смотрел на нее оранжевым стеклянным глазом. Лизель взяла кувшин и наполнила кружку до краев, а затем сунула в рот ложечку зеленого, как абсент, желе, которое ей досталось, и закрыла глаза. Она не плакала, но сидела совершенно неподвижно, напрягшись, сжав губы, крепко обхватив руками стоящую на коленях кружку – сплошь твердые прямые линии, как будто она заперла в клетку собственные чувства. Наконец Лизель открыла глаза и со стуком поставила кружку на стол. Осьминог расплелся, забрался внутрь и принялся доедать желе.
Янси невесело улыбнулась нам и одним глотком допила содержимое своего бокала. Впрочем, ей оно вроде бы тоже не доставило удовольствия. Наверное, это была своего рода пошлина: манеж нуждался в мане, чтобы существовать, а лондонцы старались ему помешать, поэтому каждому гостю приходилось заплатить.
И это тоже было логично – все, кроме того, что оно до сих пор не свалилось в пустоту. Но Янси по-прежнему не принимала вопросов; она сказала Лизель бодрым безличным тоном человека, сидящего в кафе за одним столиком с незнакомцем, с которым незачем сходиться ближе:
– Значит, ты новенькая? Не повезло тебе. Едва пришла – и все чуть не развалилось.
– Не повезло бы, если бы анклав рухнул, – ответила Лизель сурово, словно поправляя однокашника, который сделал ошибку во время групповой презентации. – Лицо у нее по-прежнему оставалось неподвижным, и говорила она механически, хотя я слышала в ее голосе еле уловимые стальные нотки раздражения: «Почему я должна объяснять такие очевидные вещи?» Эти нотки взлетали в воздух и вились в нем кольцами, как в сказках, когда у заколдованных девушек изо рта начинают сыпаться жабы и насекомые. – Скоро в совете появятся вакансии, и сэру Ричарду понадобятся надежные союзники. Он не даст Элфи место немедленно, но может сделать меня секретарем. Я слишком молода, чтобы получить какую-либо должность раньше, чем минимум через пять лет…
Превосходный план, но тону Янси он вовсе не соответствовал. Лизель была ошеломлена, иначе она никогда бы не сказала все это вслух. Ну или сказала бы; полагаю, она с огромным облегчением отказалась от заученной вежливости, как только выпустилась с отличием.
Янси неопределенно откликнулась:
– Как мило. – Это, очевидно, значило: «Я вижу твою ошибку, дорогуша». – Кстати, как поживает мама, Эль? По-прежнему зарастает мхом в лесу?
Я была не готова к разговору и, честно говоря, всерьез задумывалась, не зарыдать ли снова, но тут включился автопилот.
– У нее все хорошо, – сказала я, и в том, что мне удалось выразиться связно, была чудовищная ложь; и про маму я тоже соврала – скорее она сейчас лежала ничком в грязи, вспоминая папу, сгинувшего в брюхе чреворота, и гадая, вернусь ли я домой.
– А что, опять какие-то проблемы?
Вопрос повис в воздухе; я должна была что-то сказать, но, если честно, понятия не имела, чем именно мама помогала Янси.
– А, не беспокойся, – Янси махнула рукой, старательно исключая из разговора все полезные сведения. – Какая, однако, хорошая погода в последнее время.
С каждой репликой происходящее все больше и больше напоминало странный спектакль или нечто вроде ритуала – мы подражали тому, что должно было происходить здесь, что действительно здесь происходило раз за разом, когда члены анклава вежливо улыбались друг другу, пряча зубы, пока боролись за власть и за статус. Нужно было ответить Янси, подхватить реплику, но я словно выключилась. Я уловила основную идею: предполагалось, что я буду подыгрывать, невзирая на желание рыдать и вопить, и все это – чтобы собрать ману. Однако сил не хватало. Я просто сидела, как кукла.
Но Лизель поняла, в чем штука, и подхватила:
– Да, прекрасная погода.
И Янси предложила:
– Может, прогуляемся?
И я встала, и пошла за ними.
К счастью, я совсем перестала думать о том, что манеж наполовину висит в пустоте. Видимо, именно поэтому Янси и повела нас дальше. Она раздвинула тяжелые парчовые занавески, и мы, нырнув в щель вслед за ней, оказались на узкой бетонной дорожке, которая скрывалась в тесном кирпичном туннеле.
Пришлось идти вереницей. Тусклые лампы на потолке вспыхивали, только когда Янси оказывалась под ними, и гасли прямо у меня за спиной. Мы двигались в маленьком круге грязно-желтого света, делающем все похожим на старые фотографии – матовые, напечатанные на бумаге. Нас окружала непроглядная тьма, которой недалеко было до пустоты. Казалось, мы вызывали к жизни каждый фрагмент пространства лишь на время, чтобы миновать его – как вызываешь из пустоты текст, нужный для одной ссылки в школьном эссе, а потом бросаешь его обратно. Даже магия не убеждала меня до конца; это было все равно что лезть на небо, вынимая ступеньки из-под ног и переставляя их друг за другом: встанешь на одну, возьмешь ту, которую миновала, поставишь ее выше, и так далее – и земля остается все дальше позади… но это же просто глупо. И невероятно. Очень трудно было думать о туннеле как о пространстве, действительно существующем
