Они прошли через задние ворота станции и снова вышли на заброшенный тракт с исчезающими колеями. Они прошагали минут пятнадцать, потом Джейк обернулся и помахал рукой двум строениям, оставшимся позади. Они, казалось, жмутся поближе друг к другу в беспредельном пространстве пустыни.
— Прощайте! — выкрикнул Джейк. — Прощайте! — Потом повернулся к стрелку и сказал: — У меня странное чувство. Как будто за нами кто-то наблюдает.
— Может быть, — согласился стрелок.
— Там что, кто-то прячется? И он все время был там?
— Я не знаю. Нет, вряд ли.
— Может быть, стоит вернуться. Проверить…
— Нет. Раз ушли, значит, ушли.
— Хорошо, — быстро проговорил Джейк.
Они пошли дальше. Вдоль проезжего тракта громоздились гребни спрессованного песка. Когда стрелок оглянулся, станция уже скрылась из виду. И снова кругом была только пустыня. Одна лишь пустыня.
Три дня миновало с тех пор, как они покинули станцию. Горы стали как будто ближе, но это было обманчивое впечатление. Хотя глаз уже различал, как пустыня впереди поднимается к каменистым предгорьям. Первые голые склоны. Коренная порода, прорвавшаяся сквозь кожу земли в угрюмом, разрушительном триумфе. Чуть повыше ландшафт снова выравнивался, и в первый раз за многие месяцы, если не годы, стрелок увидел зелень — настоящую живую зелень. Траву, карликовые ели, может быть, даже ивы. Их питали ручьи, текущие из ледников на вершинах. Дальше опять начинались голые скалы, вздымающиеся в исполинском, хаотичном великолепии до ослепительных снежных шапок, сияющих белизной. Слева открывалось ущелье, рассекавшее горную твердь, оно вело к другому горному кряжу, поменьше, образованному выветренными утесами из песчаника, к высоким плато и крутым курганам. Над этой дальней грядой дрожала, мешая обзору, серая завеса дождя. Вечером, до того, как заснуть, Джейк еще пару минут посидел, завороженно глядя на всполохи далеких молний, белых и фиолетовых, таких пугающе ярких в прозрачном ночном воздухе.
Мальчик держался прекрасно. Он был вынослив, но самое главное — он умел бороться с усталостью посредством спокойной концентрации воли; — эту его способность стрелок оценил по достоинству. Джейк говорил немного и не задавал никаких вопросов. Не спросил даже про челюсть, которую стрелок непрестанно вертел в руках во время вечернего перекура. У стрелка сложилось впечатление, что их дружба льстит мальчугану. Может быть, даже приводит мальца в восторг. И это его беспокоило. Мальчик не просто так появился у него на пути. Это было подстроено. Пока с тобой идет мальчик, человек в черном держит душу твою у себя в руках — и даже то, что Джейк выдерживает его темп и не замедляет его продвижение, наводило на нехорошие мысли о перспективах зловещих и мрачных.
Они шли вперед и постоянно наталкивались на симметричные кострища, оставленные человеком в черном через равные промежутки, и стрелку каждый раз казалось, что теперь эти кострища свежее. А на третью ночь он увидел вдали слабое мерцание пламени — где-то у первых уступов предгорий. Он столько ждал этого мига, но никакой радости почему-то не было. Ему вдруг вспомнилось одно из присловий Корта: «Остерегайся того, кто прикидывается хромым».
На четвертый день, примерно в два часа пополудни, Джейк споткнулся и чуть не упал.
— Ну-ка давай-ка присядем, — сказал стрелок.
— Нет, со мной все в порядке.
— Садись, я сказал.
Мальчик послушно сел. Стрелок примостился на корточках рядом — так, чтобы его тень падала на парнишку.
— Пей.
— Я не хотел пить, пока..
— Пей.
Мальчик сделал три глотка. Стрелок смочил уголок попоны, которая теперь стала намного легче, и обтер влажной тканью Джейковы запястья и лоб, горячие и сухие, как при очень высокой температуре.
— Теперь каждый день в это время мы будем делать привал. На пятнадцать минут. Хочешь вздремнуть?
— Нет.
Мальчик пристыженно посмотрел на стрелка. Тот ответил ему мягким, ласковым взглядом. Как бы невзначай стрелок вытащил из патронташа один патрон и начал вертеть его между пальцами. Мальчик смотрел на патрон, как зачарованный.
— Здорово, — сказал он.
Стрелок кивнул.
— А то. — Он помолчал. — Когда мне было столько же лет, как тебе, я жил в городе, окруженном стеной. Я тебе не рассказывал?
Мальчик сонно покачал головой.
— Ну так вот. Там был один человек. Очень плохой человек…
— Тот священник?
— Ну, если честно, мне иногда тоже так кажется, — отозвался стрелок. — Если бы их было двое, они могли бы быть братьями. Или вообще близнецами. Но я ни разу не видел их вместе. Ни разу. Так вот, этот плохой человек… этот Мартен… он был чародеем… как Мерлин. Там, откуда ты, знают про Мерлина?
— Мерлин, король Артур и рыцари Круглого стола, — сонно пробормотал Джейк.
Стрелок почувствовал, как по телу прошла неприятная дрожь.
— Да, — сказал он, — твоя правда, за правду — спасибо. Артур Эльд. Я был совсем маленьким…
Но мальчик уже уснул — сидя, аккуратно сложив руки на коленях.
— Джейк?
— Да!
Казалось бы, самое обыкновенное слово, но когда мальчик его произнес, стрелку вдруг стало страшно. Но он никак этого не показал.
— Когда я щелкну пальцами, ты проснешься. И будешь бодрым и отдохнувшим. Ты понял?
— Да.
— Тогда ложись.
Стрелок достал кисет и свернул себе папироску. Его не покидало гнетущее ощущение, что чего-то не хватает. Он попытался понять, чего именно, и после усердных раздумий наконец сообразил: исчезли это сводящее с ума ощущение спешки и страх, что в любое мгновение он может сбиться со следа, что тот, кого он так долго преследовал, скроется навсегда, и останется только бледнеющий след, ведущий в никуда. Теперь это чувство пропало, и постепенно стрелок преисполнился непоколебимой уверенности, что человек в черном хочет, чтобы его догнали. Остерегайся того, кто прикидывается хромым.
И что будет дальше?
Вопрос был слишком расплывчатым для того, чтобы вызвать у стрелка интерес. Вот Катберта он бы точно заинтересовал, причем живо заинтересовал (и он бы наверняка выдал по этому поводу неплохую шутку), но Катберта больше нет, как нет и Рога Судьбы, и теперь стрелку только и остается, что идти вперед. А ничего другого он просто не знает.
Он курил, и смотрел на парнишку, и вспоминал Катберта, который всегда смеялся — так и умер, смеясь, — и Корта, который вообще никогда не смеялся, и Мартена, который изредка улыбался — тонкой и тихой улыбкой, излучавшей какой-то тревожный свет… точно глаз, открытый даже во сне, глаз, в котором плещется кровь. И еще он вспоминал про сокола. Сокола звали Давид, в честь того юноши с пращой из старинной легенды. Давид — и стрелок в этом ни капельки не сомневался — не знал ничего, кроме потребности убивать, рвать и терзать, и еще — наводить ужас. Как и сам стрелок. Давид был вовсе не дилетантом: он был в числе центровых, ведущих игроков.
