А в дорогу Ратибору тятенькою дан был меч-складенец, мамушкою – сапоги скороходные, а Чужанином Чужаниновичем – самобраный салфет.
И вот Ратибор, поклонившись тятеньке и получив отеческое благословение, облобызался с обливающейся слезами мамушкой, и с добрым напутствием наставника Чужанина Чужаниновича, пустился в путь – тайком и ночью, чтобы матинка не прознала…
— Погоди! — остановил Ратибора в этом месте я, — ты же с нею только что расцеловался!..
Ратибор посмотрел на меня с удивлением:
— С кем?
— Ну, с матинкой, с мамушкой – с мамой своей!
— В старой, дореволюционной России словом "мама" называли няньку, — встрял Рыб. — Если вы помните пьесу "Недоросль", принадлежащую перу Фонвизина, Дениса Ивановича, великого русского сатирика…
— Рыб, лекцию о русской литературе ты прочтешь в другой раз, — сварливо оборвал его Ворон, который, как всякий шоумен, не терпит конкуренции. — Для заинтересованных лиц. То есть лиц и морд. Если таковые окажутся. Продолжай, юноша!
Итак, Ратибор пустился в путь ночью, а чтобы матинка путь его не прознала, в волшебном блюдечке своем не усмотрела, он это матинкино блюдечко волшебное тайком взял, но обязательно отдаст, как вернется. А пока что изредка на тятеньку с матинкой в то блюдечко глядел, чтобы тоска-кручина не съедала. И шел Ратибор лесами дремучими, и болотами вонючими, и песками зыбучими… А после дол широких добрался до гор высоких. А как через горы высокие перевалил, тятеньку с матинкой блюдечко больше не показывало, а показывало сестрицу Ладушку спящею. А там и яблочки закончились, потому как, изголодавшись, Ратибор их употребил в пищу, и блюдечко уже ничего не могло показать…
— Что-то непонятное молвишь, — теперь уже перебил Ратибора Домовушка. — У тебя, касатик, салфетинка самобраная была, давеча сказывал, али потерялась?
— Да нет, — со вздохом отвечал Ратибор, — Не потерялась она. А только еду какую-то нерусскую все подсовывает, неправильную…
— Но как ты, юноша, нашел дорогу к нам? Сколько лет, точнее, десятилетий, мы с Бабушкой, и с Ладой, а теперь и с Котом потратили на поиски хотя бы намека…
— А! — сказал Ратибор, усмехнувшись, — это Ярослава Всезнающа, несуженая моя, мне клубочек в дорогу дала, волшебный, заговоренный… Она ведь, Ярослава Полкановна, она мне друг верный, но есть у ней и друг милый, потому она идти за меня не хочет. Вот и помогла мне по дружбе, по товариществу Ладу найти, заговорила клубочек путеводный. Матинка же отчего меня к волшбам не допускает, жениться понукает? Стара, баит, слаба в силах, пора снохе, баит, в помощь мне, а там мы с батюшкой и стол княжеский вам передадим, вы править будете, да нашу старость покоить. А то, баит, пока Забава подрастет, мы и вовсе одряхлеем…
— Следовательно, у князя Велемира еще одна дочь имеется? — спросил Ворон, буравя Ратибора взглядом. — То есть соперница Лады в наследовании.
— Да кака така соперница? Одно название! Забава Велемировна, сестрица моя, мала еще и ростом, и возрастом, к наукам не способная, к ратному делу непригодная, да и правительница из нее выйдет негодящая. Имя-то у ней какое? Забава родителям на старости годов, потому так и прозвана. Вот и пошел я старшую сестрицу искать, а если и она на престол не согласится, или негодящей окажется, то тут и не знаю, что нам с моею Аленой Чужаниновной делать – то ли судьбе покоряться, то ли в омут кидаться…
— То ли в петлю лезть, — подсказал Жаб. — Тоже выдумал! Да женись на этой, как ее?... Ярославне, фиктивно, понарошку. И правь себе княжеством! А с Аленкой своей так живи, а Ярославна со своим дружком пусть так живет. Чтоб никому не обидно было.
— Это мою голубку сизую, звездочку мою ясную, ромашку мою чистую, Алену Чужаниновну, в полюбовницы? — Ратибор раскраснелся, разнервничался, глазки засверкали, бровки насупились…
— Ша, успокойся, не нервничай, — мурлыкнул я. Еще только разгневанный маг, и недоучка к тому же, как и я, на нашу голову не сваливался! Это, по-моему, много хуже разгневанного богатыря! — И на Жаба внимания не обращай. Это шуточки у него такие. Плоские. Никто тебя ни на ком жениться не заставляет. И Лада наша вполне в правительницы годится…
— Это еще Бабушка надвое сказала, — обиженно пробормотал Жаб.
— Ну уж нет, неправда твоя! — возмутился Домовушка. — Бабушка завсегда в Ладушке нашей будущую княгиню видела, и не раз, и не два, и не тридцать три раза о том молвила!
— Да, — подтвердил Ворон. — Ладе была дана широкая подготовка не только в магических науках, но и по вопросам менеджмента как на макро, так и на микроуровне, так что мнение Бабушки по этому поводу было однозначным.
— Это вы Баб-Ягу Бабушкой называете? — поинтересовался Ратибор.
Перо отказывает мне…
То есть, извините, клавиатура расплавилась бы, если бы я только намекнул на весь тот шум, гам и ор, какой поднялся при словах Ратибора.
Каркал Ворон, лаял Пес, возмущенно квакал Жаб, сердито кричал Домовушка, и даже Рыб в своем аквариуме пускал гневные пузыри.
Мы, те, кто не знал Бабушку – я и Петух, Лёня и Крыс – молчали и глядели на все это. С некоторым недоумением. Во всяком случае я и (как ни прискорбно в этом признаваться – опять наши мнения совпали!) Крыс. Петух дремал, сунув голову под крыло, Петуха такой ерундой не проймешь. Лёня, мне кажется, думала о чем-то о своем, о женском, задумчиво глядя поверх наших голов, и задумчиво же поглаживая Чайника по блестящему бочку́, украшенному условной ромашкой.
Шуму положил конец Паук, как всегда несколькими словами:
— Как я понимаю, Ратибор, то, что известно вам, несколько отличается от того, что известно нам. Может быть, вы нас просветите?
Ратибор, который слегка обалдел от такого бурного взрыва страстей, и даже немножко отодвинулся от стола, по которому прыгал разъяренный Ворон, кивнул:
— Ну звиняйте, ежели кого обижу, однако же мне рассказывали так: матинку мою, когда она носила сестрицу Ладу, заворожила Баб-Яга. Она, вишь, матинке моей двоюродная тетка и тоже хотела княгиней быть, за тятеньку замуж идти, а он, вишь, матинку выбрал. Однако же, заворожив, притворилась, что тут не причем, и напросилась матинку мою лелеять, да сестрицу новорожденную баюкать. А сама запродавшись Темной силе была. И однажды, когда все мамки-няньки спали, и матинка тоже задремала, выкрала сестрицу-младенца вместе с колыбелью и с наследным преминистерским яйцом. С тобою, как я понимаю, Ворон Воронович. И след свой затуманила, а страже глаза отвела. И с тех пор ни о ней, Баб-Яге, ни о сестрице моей, Ладе Велемировне, ни слуху, ни духу. Только матинка своим сердцем материнским чуяла, что жива сестрица моя. А даже и тятенька ей не верил.
