– Фрита Иддун сильно занята? – поинтересовался пекарь у поваренка.
– Лапшу варит! – Парнишка дернул плечом. – Вас дожидается, фра.
– Это хорошо… – покивал толстяк. Поразмышлял, не трогаясь с места. Видно, думал: повторять ли историю появления Антоло в Медрене? Но потом решил, что сопляк – подмастерье кухарки – того не стоит, и пошел к черному ходу.
Прямо с порога в лицо Антоло дохнуло ароматом бульона, каких-то малознакомых трав, легкой горечью поджаренного лука. Сердцем кухни по праву выглядела огромная печь, басовито гудящая от ровного, приглушенного пламени. Ее зев полыхал багровым, на шестке доходили несколько горшков, а крепко сбитая женщина ловко орудовала ухватом, едва не засунув обмотанную платком голову в самое горнило.
– Доброго здравия тебе, фрита Иддун! – громогласно провозгласил пекарь. – Чтоб похлебке не выкипеть, а пирогам не подгореть! – Дождался, пока кухарка повернула к нему распаренное, красное лицо, и раздельно, напоказ трижды постучал костяшками пальцев по столешнице. От сглаза.
Антоло на миг показалась, что хозяйка графской кухни огреет пекаря ухватом. Но она улыбнулась. Повторила жест гостя.
– Тебе ни булки, ни кренделька, фра Одберг! – Деловито ткнула пальцем в студента. – Подмастерье у тебя, что ли, новый?
Цветочек уже шныряла вдоль столов, заглядывала в мисочки и горшки, принюхивалась, даже отщипнула листик от пучка зелени, похожей на петрушку.
Пекарь снова завел историю про бабку из Заовражья, ее многочисленную родню, вспомнил дядьку, которого поломал медведь в тот год, когда гусень яблоки пожрала все, как есть… Перескочил на цены за мерку муки, зацокал языком, подкатил глаза не хуже припадочного. Кухарка соглашалась – поддакивала, кивала, не забывая поглядывать в сторону печи. Да, совсем обнаглели селяне. Как подать платить, так все нищие – неурожай, птица передохла, коровы не доятся, свиньи тощают на глазах, а как на рынок выйдешь – все у них есть, были бы только монетки. Сами едят от пуза, а в Медрен везти не хотят. Да тут еще имперцы, будь они неладны. Из-за них цены вообще до небес взлетели. А то ли еще будет! Ничего, вот ужо его светлость накостыляет пришельцам незваным! В тычки погонит до самой Арамеллы. Тогда-то и своих безобразников приструнить можно будет. Без излишеств, но строго. А то расплодилось всяких бунтовщиков немерено-несчитано. Ничего, победит врага его светлость…
Антоло понял, что в таком духе фрита способна продолжать до бесконечности. По знаку пекаря он начал вынимать булки из корзины и раскладывать их на столе. С маком – отдельно, с корицей – отдельно, с винной ягодой – отдельно. Хорошо, что Цветочек научила его различать сдобу на глаз – по форме. Оказывается, их для того и делали разными, не похожими друг на друга.
Кстати, а куда подевалась девчонка? Вот проныра! Ей, по всему получается, ничего не стоит проникнуть в любую твердыню, как бы хорошо та ни охранялась. И никто ж не заметил, куда она побежала! А впрочем, скорее всего, она поспешила предупредить Лейну, что той придется играть роль невесты Антоло. Интересно, дочка пекаря хорошенькая? Или вся в отца – толстая и здоровенная? Хотя… Младшие дочки фра Одберга на него не похожи – обычная стайка городских детишек. И мордашки смазливые по-ребячьему…
Увлеченный работой, бывший студент прозевал появление мальчика лет двенадцати. Худенький, темноволосый, он вьюном скользнул у Антоло под рукой и схватил со стола самую большую булку.
Вот это да!
Табалец не растерялся – поймал воришку за рукав камзола, развернул к себе, намереваясь вцепиться в ухо и дать понять, что можно делать в присутствии взрослых, а что нельзя. Прикосновение к мальчику неожиданно обожгло. Нет… Не совсем правильное слово. Просто одновременно зачесалась вся кожа, словно Антоло угодил в муравейник. Закружилась голова, кровь застучала в висках. Пальцы разжались сами собой.
Табалец успел заметить, что камзол, от которого он пытался оторвать рукав, сшит из очень дорогого сукна, на поясе у мальца висит корд в дорогих ножнах, а на шее – старинный медальон из почерневшего серебра.
Фра Одберг крякнул, как медведь, которому врезали со всей мочи бревном под дых.
Срываясь на визг зачастила кухарка:
– Ваша светлость! Ваша светлость! Простите, Триединого ради! Он не знал! Простите, ваша светлость!
А потом студент на некоторое время потерял сознание.
Во всяком случае, очнулся он, сидя на полу.
Фрита Иддун возвышалась над ним, словно Клепсидральная башня, и, уперев руки в бока, сердито выговаривала:
– Ты что это, малый, творишь? Мыслимое дело – на наследника руку поднять! Тут Медрен, а не Заовражье задрипанное… Ты выбирай, парень: или возвращайся коровам хвосты крутить, или…
Откуда-то сбоку вывернулась Цветочек:
– Что вы взъелись на парня? Откуда он знал? Может, он его за поваренка принял?
– Как это откуда?! – всплеснула ладонями кухарка. – Он что же, наследника Медренского графства от приблуды какого не отличает? – Она странно скосила глаза.
– Фрита Иддун! – пробасил из-за спины пекарь. – Что ж вы хотите от деревенщины?
– Я хочу? Это ты от него хочешь, фра Одберг, чего-то! А я… Я гнать его сейчас прикажу! В сей же миг котов спустим!
– Так он же не сделал ничего… – воскликнула Цветочек. – Подумаешь, за руку схватил!
– Ты в своем уме?! – Тут уж не выдержал и пекарь. – Молодого графа и вдруг за руку!
– Так его светлость не в обиде! – продолжала стоять на своем девушка. – Правда, ваша светлость?
Кого это она спрашивает?
– Правда! – раздался звонкий мальчишеский голос. – Ничего он мне не сделал! Подумаешь, за руку схватил!
Так вот на кого косилась фрита Иддун!
– Вот спасибо, ваша светлость! – со слезой в голосе проговорил пекарь. – Видно благородного господина. С первого взгляда видно!
Антоло повернул голову и увидел того самого мальчика в камзоле из дорогого сукна. Только теперь студент разглядел на его груди вышитых серебряной нитью медведей – герб ландграфа Медренского. Наследник не выглядел испуганным. Да что там испуганным! Он даже встревоженным не выглядел. Как самый обычный мальчишка, стащивший на кухне булку или пирожок. Велика, мол, важность! Простят…
Борясь с головокружением, Антоло приподнялся на одно колено, прижал ладонь к груди:
– Простите, ваша светлость, не знал я. Сами мы не местные… Из деревни, значится, из Заовражья. Темные мы…
Вышло, с одной стороны, вычурно – поза прямо из старинных романов, а с другой стороны, смешно – говорок малограмотных пастухов удавался Антоло неплохо еще в босоногом детстве.
Первой прыснула в кулак Цветочек. Не выдержал, растянул губы в улыбке наследник.
