Мэнзикерт II правил сорок три года и в почтенном возрасте сорока пяти лет от своей болезненной жены Изобель произвел на свет сына. За время своего правления он сумел осуществить невозможное — одновременно укрепил позиции капанства и заложил основу будущего развития Амбры. Если религиозный пыл толкал его на дурные решения, то хотя бы талант дипломата спасал его от их последствий.
Вслед за смертью Мэнзикерта II[50] в положенный срок Мэнзикерт III занял его место как правитель земель, которые теперь тянулись на сорок миль к югу от Амбры и на пятьдесят к северу[51]. Мэнзикерт III страдал нословой болезнью в слабой форме[52], которая, по всей видимости, затронула его внутренние органы, но, как это ни странно, умер после шести беспокойных лет от тропической гнили[53], подхваченной в походе на юг за веками и почками лемуров для кулебяки с экзотической начинкой. Диагноз капану был поставлен не сразу, возможно, по причине нословости, и к тому времени, когда врачи обнаружили характер его недуга, было уже слишком поздно. Выказывая полнейшее равнодушие к милосердию, Мэнзикерт III перед смертью повелел сварить заживо в бульоне из угрей всех до последнего сотрудников Института Медицины, — по всей видимости, он пытался разработать новый рецепт[54].
Мэнзикерт III не был хорошим капаном[55]. Во время своего правления он совершил множество тщетных нападений на менитов и, при несомненной личной храбрости, в полной мере обладал нетерпением и импульсивностью отца, хотя судьба и обделила его харизмой и проницательностью последнего. Доведший гурманство до абсурда, он давал гротескные банкеты даже во время голода, разразившегося в третий год его правления[56]. В защиту Мэнзикерта III можно сказать лишь, что он субсидировал исследования, результатом которых стало усовершенствование судового компаса и судов с двойным рулем (удобных при маневрировании в узких притоках Моли). Однако более всего Мэнзикерт III памятен своим дурным обращением с поэтом Максимилианом Шарпом. Шарп был в Амбре посланником менитов, и когда ему пришло время уезжать, Мэнзикерт III не дал ему свободного проезда по самому удобному пути. Соответственно, поэту пришлось возвращаться через малярийные болота, вследствие чего величайший гений древности подхватил лихорадку и умер[57]. Говорят, что, когда ему принесли весть о смерти Шарпа, Мэнзикерт III пошутил: «Считайте это моим вкладом в искусство»[58]. Еще год, и Мэнзикерт III, возможно, истощил бы казну и терпение своих подданных. А так ему не удалось причинить непоправимого вреда, и все, испорченное им, было восстановлено его преемником: незаконнорожденным сыном от какой-то троюродной кузины, красивым и умным Майклом Аквелием, вероятно, величайшим изо всех капанов рода Мэнзикерта[59]. Если бы не твердая рука Аквелия, Амбра, как капанство, так и город, возможно, пришла бы в упадок уже в следующем поколении.
* * *
Теперь мы стоим на пороге события, известного как Безмолвие. Почти семьдесят лет прошло с резни серошапок и разрушения древнего города Цинсорий. Новое капанство Амбра расцвело на его руинах, и со дня бойни ни один грибожитель не показывался. Первые поселенцы, которые, возможно, дрогнули бы в страхе перед каким-нибудь ужасным возмездием за геноцид, сменились теми, кто в глаза серошапок не видел. Многие среди новых жителей города был из племени аанов с юга, которые также пожелали осесть на суше. За время своего исключительно долгого правления Мэнзикерт II уже руководил болезненным переходом к постоянному поселению, и тогда же возник процветающий средний класс купцов, лавочников и банкиров, подкрепляемый фермерами, поселившимися в окрестностях Амбры и малых городках вокруг нее[60]. Речная торговля переживала подъем и за краткий период обогатила город. Введение обязательной двухгодичной военной службы дало большие плоды, создав армию сильную, но граждански настроенную, в то время как враги Амбры представлялись бессильными и немногочисленными. Были введены единицы бартера на основе золотого стандарта, и эти монеты стали основной формой валюты, за ней вскоре последовал южный аанский сель, на который постепенно перешли все деловые операции. Наделяя землями мелких фермеров, все правители Амбры, включая Мэнзикерта III, успешно срывали попытки высших классов (по большей части потомков лейтенантов Мэнзикерта I) создать правящую аристократию. Иными словами, была устранена угроза междоусобицы при передаче власти. Наконец, мы на пороге периода вдохновенного строительства и изобретений, известного как «эра Аквелия».
Повсюду укоренялись свежие идеи. Обновленный китобойный флот сосредоточил свои усилия на гигантском пресноводном кальмаре — с немалым успехом. Аквелий превратил пресноводного кальмара не только в продукт национальной промышленности, но и в элемент национальной самобытности, введя Праздник Пресноводного Кальмара, остававшийся мирным событием на протяжении всего правления Мэнзикертов[61]. Старые акведуки починили, и в долине за пределами Амбры выросло обширное поселение, создав отдельный город ремесленников. Каждый день строился новый дом, нарекалась новая улица, и ко времени Аквелия в Амбре насчитывалось 30 тысяч постоянных жителей: приблизительно 13 тысяч мужчин и 17 тысяч женщин и детей[62].
И все же, когда Аквелий вступает в шестой год своего правления, что-то ужасно меняется к худшему, и хотя никто не знает, в чем источник зла, некоторые, возможно, хотя бы что-то подозревают. Во-первых, серошапки зловеще проникли в коллективное сознание города: родители стали рассказывать перед сном детям сказки про старых обитателей Цинсория: что серошапки выползут однажды из-под земли, которую будут копать бледными руками и ногами, залезут в открытое окно и схватят тебя, если не заснешь сейчас же.
Или всеми вместо слова «серошапки» теперь используется выражение «грибожители», без сомнения, получившее распространение потому, что, как это ни тревожно, единственным провалом гражданского правительства и частных граждан была война против микофитов, заполонивших многие районы Амбры. Россыпи тусклых и ярких грибов, весело подернутых зеленым и красным, или строгих в бурой и красной кожуре вырастали так густо, как сама трава. Жалобы множатся, потому что некоторые разновидности грибков выделяют глянцевитый яд, который, соприкасаясь с кожей на ногах, коленях, руках и локтях, причиняет жертве нестерпимую боль, причем она на неделю покрывается неровными пурпурными пятнами. Еще больше пугает, что посреди некоторых улиц, взламывая мостовую, начинают вырастать грибы нового вида — с ножкой толщиной в обхват дуба[63]. Срубать эти подернутые голубым «белые киты» (как окрестил их один досужий остряк) вызывали пожарных или сотрудников отдела гражданского страхования, что надолго останавливало движение и приводило к потере человекочасов. Еще эти грибы так сильно воняли тухлыми яйцами, что приходилось эвакуировать целые кварталы, иногда на несколько дней.
