— Сегодня ты очень хороша собой, — проговорила я, когда мы распрямились после долгого обоюдного поклона.
— Это свадебное, — ответила она.
— Как, и гэта?
Зашифрованное послание: вряд ли целомудренная, как положено, невеста оденет такую жуткую неудобь в день торжества.
Она вынула ноги из громоздких сандалий и осталась босиком. Даже без носков.
— У нас не так чисто, как в японских домах, — извинилась я. — Одной женщине трудно сладить с двумя мужчинами и кучей детворы.
Детвора была человеческая и давно ускакала в школу верхом на велосипедах. Кое-кто из старшеньких мог без зазрения совести подседлать и мой «цундап» — для того я на днях прицепила в нему пассажирскую коляску. Чтобы хоть не так рисковали опрокинуться.
Я провела Маннами в кабинет — ничего хирургического, полки с медицинской и бульварной литературой, портативный «Ремингтон» новейшего образца, под ним, на письменном столике мрачноватого вида, кусок губчатой резины — чтобы не так било по пальцам. Несколько стульев с ситцевой обивкой, такой же шезлонг и просторная кушетка с валиком. Скорее психотерапевтическая, чем хирургическая, только вот натуральная кожа на неё и на кресло натянута самой лучшей выделки, какую нам удалось достать. Вмиг согревающаяся от тела и практически не впитывающая телесных жидкостей.
Мы уселись как раз туда — рядышком, будто подруги. Первой вступила в беседу юная женщина, скромно потупив глаза:
— Я слыхала, что вы расспрашиваете клиентов. Но ведь я сказала достаточно, не правда ли?
— Если тебе не хочется об этом распространяться — то да.
И сразу:
— Он ведь не из здешних перемещённых лиц, твой возлюбленный?
Девочка отшатнулась.
— Откуда это… Вы проникаете в мысли?
— Нет, не бойся. Женскому врачу следует быть опытным. И потом — узел спереди, знак публичности. А одна-единственная шпилька — будто нож гуронского сахема. Любой догадается.
Маннами вздохнула:
— Он военнопленный. Не японец, с островов. Сначала насильно призвали, потом не захотелось умирать — сдался в плен. Полгода назад его и товарищей под конвоем пригоняли ремонтировать казармы, а паёк у них меньше, хуже, чем у нас. Вот мы и подкармливали. Больше я ему ни для чего не понадоблюсь. Никому и ни для чего. Можно не говорить дальше?
— Можно. Даже для исповеди такого хватит.
Иногда вы обе топчетесь, как болгарские нестинары около площадки с горящими углями или нарезаете круги вокруг предмета своих вожделений, будто кошка у миски со сметаной. Не решаясь сделать первый шаг.
— Ну, тогда я… — вздохнув, сказала Маннами. — Я бы не желала вашей опиумной премии. Во всяком случае, начинать с неё.
— Тогда что? Говори уж, моё дело — угодить.
Лёгкая сладострастная дрожь в голосе выдаёт тебя ей, даже когда ты ничего не знаешь о себе самой.
Маннами подняла голову, вздёрнув подбородок, — а ведь он у неё упрямый! И — зрачки в зрачки:
— Тогда я хочу вас. Всю.
Кто первый дотронулся до пояса и раздёрнул концы? Не помню и не знаю. Кто снял с другого одежду и заплёл совершенно иной узел — из нагой плоти? Из трепещущих языков и немилосердных рук, напряженья мускулистых ног, воплей и стонов? Мы наравне бесчинствовали над святынями, раздвигали круговые тиски и рвали плотину в клочья. Или то были вовсе не мы, а некие устрашающие существа, всплывшие из глуби сердец и одержавшие над нами победу?
Когда мы ослабили объятия и опустились рядом, кожа к коже, словно две медузы на горячем песке, Маннами сказала:
— Ты так ни разу меня не поцеловала. Боялась?
— Ага. Можно мне не быть? — язык у меня заплетался вместе с мыслями, однако она поняла их точно и прямо.
— Нет, нельзя. Не быть — это мне, не тебе.
А заключительный ритуал моя ойран интуитивно знала ничуть не хуже меня — со своей стороны.
..Лишь тогда, когда я выпила довольно, а она поникла в последнем разрешении, я услышала.
Не второе сердце — в тот, будущий раз, я была уже научена. Нечто вроде легкого трепета и причмокивания, словно крошечный, как маковое семя, кораблик прильнул к пристани по воле волны и тотчас же откачнулся, отлепился назад.
Оплодотворённая клетка. Зачем-то она дрейфовала в околоплодных водах, как зверёныш, и, в точности как он, прибилась к маточной стенке лишь в минуту, которую сочла наиболее подходящей. По иронии судьбы это было время заключительного оргазма. И гибели лона.
Что на меня нашло? Да то, что в таких случаях находит всегда.
Я схватила смотровое зеркало, самурайский нож и чистую пробирку из запаса…. В общем, я зачерпнула это микроскопическое дитя, не повредив наружных тканей и почти не изуродовав внутренних. Вместе с жидкостью, где оно покоилось.
Кажется, я проделала кое-что ещё более глупое. Заткнула отверстие стекляшки потным пальцем и поднялась в мансарду как была.
Второе глупостью как раз не было, в отличие от первого. Надо было торопиться.
Хьярвард как раз возился с образцом физиологического раствора, который они готовили для очередной грудничковой кюветы. Уже не опыт, но пока и не отлаженный процесс. В дальнейшем планировалось бережно отделять мужские зародыши от их отцов и помещать в запечатанный сосуд: дополнительная мера предосторожности. Дирга с двухмесячным пивным брюшком не совсем легко представить себе на фронте, в разведке и постели новой Мата Хари.
— Отец, мне нужен ваш новый агрегат, готовый к действиям, — я без лишних слов подняла перед собой принесенное.
Он понял. Нам лишних слов не требуется.
— Твоя клиентка оказалась беременной? Это слишком рискованный эксперимент, знаешь.
— Лучше скажи, что все номера в гостинице заняты.
— Не людьми и хорошо подрощенными.
— Считай, что это мой ребёнок. На риск — иду. Базовая среда ведь все время одинаковая? Различаются только питательные и витаминные добавки? Так чего ж ты…
В общем, отец вырвал у меня из рук пробирку, отхлопал по щекам для большей вменяемости и отправил вниз: наряжаться, вызывать спецслужбу и убирать кабинет.
Никому ничего не объясняя, по счастью.
Наш гомункулус, наше дитя in vitro выжило. Мальчик рос куда медленнее дирга, примерно так, как человеческое дитя вызревает в матке, но был по виду вполне нормальным. Когда ему исполнилось девять лунных месяцев, мы устроили найдёныша в хороший приют, оснащённый всем необходимым для воспитания сирот. Широко известный под кодовым названием «Дом Сидра». Дети оттуда расходились быстро и попадали в хорошие руки.
Дальнейшую судьбу малыша мы выяснять поостереглись — ни к чему ломать человечку жизнь.
