руки.
— Я больше не могу… Я больше так не могу! Маркон!
В ноги тянет холодом. Где-то за стенами пригорода бушует ночное море. Отставив тяжёлый фонарь, Маркон обнимает подругу за плечи. Она тоже очень молода. Лоб у нее горячий, влажный, волосы пахнут молоком и сиренью.
— Ничего. Всё будет в порядке. Ты отдохни чуть-чуть и пойдём… Пойдём?
Они проходят по дощатому мостику и оказываются у плотины. Дорога начинает круто забирать вверх. Ивы, что начинают зеленеть над водосточными желобами, склоняются здесь так низко, что идти приходится пригибая голову. Вверху, неопределенной тенью проступает верхушка маяка. Его зеленоватый луч устремлен в сторону залива. Наконец, нелегкий подъем завершён. Эта улица приведет их прямо к дому.
Женщина облегченно приникает к плечу своего спутника.
— Господи, как это всё некстати, — певуче произносит она, бережно поддерживая ладонью живот. — Наверное, наш малыш так и родится в дороге. Потом всю жизнь будет странствовать… как отец. Куда же мы теперь? Снова в Чат-Тар, к капитану Гриосу?
— Нет более на свете капитана Гриоса. — холодно отзывается молодой человек. — Умер капитан Гриос. Ты отдохнула? Пойдём.
В свете фонаря внезапно появляется и с шорохом кидается вбок угловатая тень.
— Маркон! — испуганно вскрикивает женщина. Две пары рук хватают её сзади. Её спутник, оглушенный ударом по голове, мешком оседает наземь. Человек с дубинкой замахивается вторично, но на этот раз женщина, по-змеиному выскользнув из рук нападающих, встает между ними и Марконом.
Крючковатое лезвие бэрландского ножа в ее руке блуждает туда-сюда.
— Только троньте! Вот попробуйте, только троньте!
— Э-э! Да мы не обознались!
Из темноты, поднимая упавший фонарь, возникает человек.
— Здорова ли, сестра? — перехватив ее руку, участливо продолжает он. — Бог тебя видит!.. Эй вы, что встали, хватайте её! Долго же нам пришлось за тобой гоняться, стерва…
— Проверь, жив ли, — бросает он человеку с дубинкой.
— И проверять нечего, хозяин! — Я свой удар знаю… — пыхтит тот, нагибаясь. — Готов, кукушкин сын! Карманчики, разве, проверить…
И видит, в уплывающем свете фонаря, что на него внезапно взглядывают широко открытые серые глаза. Позвать на помощь он не успевает — стальные пальцы жмут, ломают, выворачивают горло…
Опираясь на выпуклые камни стены, Маркон поднимается на ноги.
— Эй, вы, стойте! — окликает он и делает шаг, шаг и шаг вслед уходящим.
— Добейте его! — вскрикивает главный. Но ярко сверкнувший в темноте клинок бьет по стволу револьвера.
Выстрел! Мимо.
— Я разорву тебя на части, скотина! — кричит Маркон и бросается в бой. Один из бандитов, охнув, валится на мостовую. Другой, придерживая раненую руку, пропадает во тьме.
Один на один с Марконом, главный, закрываясь фонарём, пятится перед надвигающимся лезвием.
— Господи… Брат мой… Не надо. Сжалься…
— Господа вспомнил?! Что ты сделал с нею?
— Ничего! Ничего! Клянусь тебе…
— Хорошо. Значит, ничего и не сделаешь, пёс… Получай!!!
Клинок "бодариска" рассекает темноту и огненная лужа языками плывет по мостовой. В ее свете Маркон, с пылающим лезвием в руке, опускается на колени перед подругой. Безвольно раскинувшись, она глядит куда-то в сторону. Её руки, он вдруг замечает, в крови. Он слышит её голос.
— Скорее, — бормочет она. — Спаси его… Ну помоги же, дурак неуклюжий! — и приглушенный писк дает ему понять, что произошло.
Выронив саблю, он дрожащими пальцами, одну за другой отгибает складки платья и нарастающий оглушительный, нетерпеливый рёв маленького, сжавшегося человечка раздаётся над холодной мостовой. Этот крик, словно боевой клич, подхватывает ночной ветер и поднимает его выше горбатых крыш с дымящимися трубами, над остроконечием маяка, над нависшими ночными облаками…
— Боже, — шепчет Маркон, — да у нас мальчишка… Ты слышишь? У нас с тобой — мальчишка!
Малыш мокрым тёплым комочком ворочается, укутанный полой драгунской куртки.
— Боже, — повторяет Маркон, не слыша ответа. — Что же делать? Что же мне делать?
Издалека по улице всё ближе — торопливый топот многих ног, фонари, голоса… Это приближается ночной обход.
Через несколько часов над городом встанет солнце. Как по струнам, первый, огненный луч пройдется по шпилям городских башен. Звучный аккорд полетит в синеву…
Ломают волны талый лёд
О скальные хребты…
Который день,
Который год
Как появился ты…
Как появился ты…
Нас век ненастный подстерёг,
С коварством — плутовство…
Ну что ж, сынок,
Судил так Бог
И ангелы Его…
Вот Имя выплеснулось с губ
О стёкла маяка
Ворчаньем ветра,
Пеньем труб
И звоном родника…
Скажи, судьба какая в нём?
В канун второй зимы
Соседка постучала в дом,
Ее впустили мы…
Она сказала наперёд,
Седую хмуря бровь:
"В огне рождён —
В огне умрёт,
В огне родится вновь.
Зябко, холодно, неуютно было снаружи! Но что-то чуть слышно шептало человеку: тебя ждут. Наконец, чей-то голос тихо сказал: "Выходи. Пора…" И человек рванулся. Человек закричал! Человек родился…
3
— Что? — спросил Дарамац. — Мне показалось, ты что-то сказал.
— Я вспомнил… о жене капитана Верреса.
— Мои сородичи позаботятся и о ней, и о её ребёнке… Ты говорил, у тебя кто-то остался в Коугчаре?
Даурадес, не отвечая, повернул коня. Внизу, по дороге проходили последние колонны корпуса. Один за другим солдаты перебирались по мосткам, наведенным через Авоку. Невдалеке, по грохотавшему перекату, реку переходил эскадрон драгун в темно-синих мундирах.
— Не давай ему пить! Не давай пить! А, ч-чёрт! — неслось оттуда зычное.
— Эгей! Это кто у вас такой горластый? — окрикнул сверху Дарамац.
— Да новый командир первого чаттарского, — ответили снизу. — Старается!
— Передай по цепи, чтобы в ущелье не очень драл глотку! Устроит обвал, не приведи Господи…
— Кто, Гриос? — улыбнулся Даурадес. — Этот бывший чаттарский пастух?
По горной дороге, с горы в ущелье, с ущелья на гору шагали солдаты его небольшой армии. Шли со свёрнутыми и зачехленными знаменами, шеренга за шеренгой, рота за ротой, эскадрон за эскадроном. Щурясь, поглядывали на разошедшееся солнышко, придерживали карабины, перешагивая с камня на камень. Ледяные ручьи то и дело преграждали им путь. Кое-где через потоки были перекинуты наспех сооруженные мостки, кое-где приходилось идти чуть не по пояс в воде.
Однако, ни в ком из них и в помине не было ни беспокойства, ни усталости. Многодневное заточение в поселке закончилось. Распрощавшись с подругами, заклепав и спустив под лёд озера пушки, раздав местным имущество, которое могло затруднить переход через
