Ведь сейчас она поступала обдумано. Нет, она не привораживала охотника, как предложила Кеторин. Она проклинала его. Его и всё его естество. Проклинала, чтобы защитить себя и свою сестру. А потому просто не могла остановиться.
— Ты никогда не соврёшь мне и не ослушаешься меня, — продолжала Марта. — Что бы я ни сказала — ты выполнишь мой приказ.
Она опустила руки, и обессиленный Коул рухнул к её ногам. Сама же девушка смотрела на него сверху вниз, ощущая, как безудержная злоба начинает понемногу отступать.
Правильно ли она поступила? Хватило ли ей сил, чтобы свершить задуманное? Будет ли охотник безропотно слушаться её, когда проснётся?
Ответов на эти вопросы у Марты не было. Пока не было.
Вместе со злобой уходила и сила, держащая девушку на ногах. Марта пошатнулась и отступила в сторону. Едва волоча за собой ноги, она добрела до лестницы и села на ступени, чтобы хоть немного передохнуть.
Она была вымотана, выжата как лимон. Веки налились свинцом. Ей безумно хотелось спать: уснуть прямо здесь, на этих холодных ступенях.
«Интересно, когда Коул проснётся?»
Эта мысль ударила в голову неожиданно, разгоняя налетевшую дремоту. Ей нельзя оставаться здесь. Она должна предстать перед ним сильной и властной, а не вымотанной и опухшей.
Собрав остатки своей воли в кулак, Марта с трудом поднялась на ноги и начала своё восхождение к дубовой двери. Именно восхождение, ведь она то и дело останавливалась, хватаясь руками за стены — а иногда даже за ступени, — лишь бы не оступиться и кубарем не скатиться вниз, переломав себе все конечности.
Дубовая дверь, утопающая в тени, была её личной горой, на которую нужно было взобраться. Ни больше, ни меньше. И Марта преодолела её. Задыхаясь, едва переставляя ноги — но преодолела.
Когда девушка буквально ввалилась в дом, её накрыло чувство дежавю. Вчера было то же самое! Неужели прошёл всего один день? Один чёртов день! Для Марты он растянулся в целую вечность. Случилось слишком много всего за столь короткий промежуток времени: ещё утром Марта и не думала, что вечером ей вновь понадобится эта проклятая выжигающая ванна.
Ей оставалось только надеяться, что у бабушки не было ещё одного магического маяка, и она пока что не знает о том, что успела натворить Марта. Девушке не хотелось беспокоить Мадам Рудбриг. Да и сейчас она была не готова выслушивать чьи-то нотации.
Проходя мимо распахнутых дверей гостиной, Марта посмотрела на сестру. Мегги всё ещё спала. Мирно, как маленький ребёнок, коим она и являлась. Марте лишь оставалось надеяться, что этот сон пойдёт ей на благо.
Девушка прошла в свою спальню, сняла с себя перепачканную, пропитанную потом одежду и предстала перед старым резным зеркалом в одном лишь нижнем белье. Тьма покрывала все её руки и рваными концами заканчивалась на ключицах, местами поднимаясь по шее и опускаясь к груди. Марта повернулась спиной, чтобы изучить и её. Ситуация там была не лучше. С левой стороны тьма покрыла лопатку и начала спускаться по позвоночнику.
Ещё ни разу за всю свою жизнь Марта не видела таких обширных пятен. Кисти рук, иногда — до локтей. Но никогда раньше чернота не поглощала её так сильно, не забирала так много.
Марта раздосадовано вздохнула, и воздух с шипением сорвался с её губ.
— Да уж, — буркнула она, накидывая на себя длинный бежевый халат.
Девушка принялась собирать вещи для ванны. Нижнее белье, пижама, полотенце. Двигалась Марта медленно и коряво; каждый шаг давался с большим трудом. Но она всё равно продолжала. Нужно было немедленно разобраться с чернотой. Мало ли, вдруг она попытается отнять у неё что-то ещё или продолжит расползаться.
Возможно ли это, Марта не знала, да и знать особо не хотела.
Наконец собрав всё необходимое, она вышла из комнаты.
«Почему обязательно ванна на чердаке?»
Этот вопрос мучал Марту, пока она преодолевала ступень за ступенью, сначала поднимаясь на второй этаж, а затем и на чердак.
С тем же успехом она могла бы взять все травы и сжечь магические следы в своей ванне. Зачем для этого нужно было отводить специальную ванну? Возможно, никакого смысла в этом и не было, а, может быть, волшебные травы работали только в этой чугунной ванне — чугун дольше сохраняет тепло, как помнила Марта.
«Как будто собираюсь сварить из себя суп в чугунном котле» — усмехнулась про себя девушка. — «А что, если ванна и есть чугунный котёл?»
Марта открыла дверь чердака и посмотрела на ванну, залитую тусклым лунным светом, проникающим через мутное окно. Что ж… если бы это и был котёл, то самый нестандартный.
Девушка положила вещи на банкетку у стены и, подойдя к ванне, заткнула её деревянной пробкой, после чего, не давая себе времени на раздумья, открыла кран и пустила струю огненной воды.
Ни она, ни бабушка не удосужились убрать мамины травы по своим местам, а потому они всё ещё стояли на полу возле одной из лап. Марта открыла блокнот матери и принялась ссыпать содержимое склянок в ванну в нужных пропорциях. Постепенно воздух становился горячим, жгучим, в носу начало гореть, а кожа покрылась липким горячим потом.
Не давая себе возможности передумать или отложить задуманное, Марта скинула халат. Тот бесшумно приземлился на пол, а на него сверху упало нижнее бельё.
Сделав глубокий вдох, что обжёг её лёгкие и прокатился волной по всему телу, Марта схватилась за тёплые бортики ванны и ступила в воду. Ноги начало жечь. Жар вперемешку с жжением поднимался от самых кончиков пальцев ног и бежал вверх по телу. Задержав дыхание, Марта плюхнулась в воду, а затем опустилась в неё с головой. По какой-то неведомой причине одной делать это ей было легче. Переживать свою личную боль без посторонних глаз, смотрящих с состраданием и жалостью, было проще.
Да, она горела заживо. Да, ей казалось, что ещё мгновение — и она почувствует запах горелой плоти. Но, оттого что рядом не было зрителей, пропадало это омерзительное чувство жалости к самой себе, а потому Марте было проще. А возможно она просто привыкла к боли или же этой болью наказывала себя за содеянное.
Марта не знала, что именно чувствовала в этот момент. Она представляла из себя клубок спутанных нитей эмоций. Чёрная — жгучая ярость. Её было много. Синяя — дикий страх — переплетаясь с чёрной, делая ту прочнее, подпитывала её. Были и бледно-розовые нити раскаянья, смешанные с красными — тревожными. Но где-то там, в глубине клубка, очень-очень глубоко,
