«Пора!» – сказал себе Починок, тихо вытянул из ножен меч и устремился на толмача.
– Merda[3]… – прошептал Рамон и хмуро сдвинул брови. – Они и сюда добрались.
Кто именно добрался, этого Рамон не смог бы толково объяснить. Быть может, это были охотники-промысловики. А быть может, ходоки, которые умудрялись проскальзывать через княжьи кордоны незамеченными.
Однако факт оставался фактом – прямо перед собой Рамон видел искусно сделанную ловушку, в которую сам едва не угодил. Это была яма, замаскированная ветками и листвой. На дне наверняка торчали острые колья. Вероятно, смазанные ядом.
Рамон мысленно помолился Господу за благополучное спасение, перекрестился и подумал: «Надо будет обязательно рассказать о ловушке Первоходу».
Затем толмач еще раз перекрестился и повернулся, чтобы отойти от ямы. И в это мгновение ратник Починок налетел на него с обнаженным мечом в руке.
Рамон молниеносно уклонился от удара и выхватил из-за пояса кинжал. Однако пускать его в ход не пришлось. Молодой воин по инерции пробежал вперед еще шаг, споткнулся о комель дерева и рухнул на ветки, прикрывающие яму-ловушку.
В ту же секунду ветки под ратником подломились, и Починок полетел в яму, но чья-то сильная рука ухватила его за шиворот и резко рванула вверх.
Повалившись на траву, Починок тут же попытался подняться, но острая боль пронзила его правую ногу, и он опять рухнул наземь. Он попытался нащупать меч, но мягкий сапог Рамона наступил ему на запястье, а острие кинжала кольнуло ему под кадык.
– Лежи спокойно, – проговорил итальянец своим мягким, вкрадчивым голосом. Толмач вгляделся в лицо Починка внимательными черными глазами. – Ты хотел меня убить, верно?
Ратник молчал. Тогда итальянец заговорил снова:
– Падая, ты вывихнул ногу. Чтобы вправить ее, мне придется убрать кинжал. Будь благоразумен, стрелок, и не делай глупостей.
Толмач сунул кинжал в ножны и занялся ногой Починка.
– Сейчас будет немного больно, – предупредил он.
Рывок – короткий вскрик.
– Уф… – Рамон сел на траву и вытер рукою потный лоб.
Починок, отдышавшись и вновь овладев способностью говорить, приподнялся на локте, взглянул на чужеземца и тихо окликнул его:
– Эй, толмач.
Рамон не отозвался, он как раз поправлял сбившуюся перевязь.
– Толмач, – снова окликнул Починок. – Ты зачем меня спас, а?
Рамон и на этот раз ничего не ответил. Тогда Починок сказал:
– Я ведь хотел тебя убить. А ты меня спас. Зачем?
Толмач посмотрел на воина своими черными, бархатистыми, словно у девушки, глазами и мягко проговорил:
– Затем, брат мой, что я христианин.
Починок облизнул губы.
– Почему ты называешь меня братом?
– Потому что все люди братья, – спокойно ответил Рамон. – И мы должны бороться за каждую человеческую душу, как за свою собственную.
Починок двинул ногой, поморщился от легкой боли, затем снова устремил взгляд на Рамона и уточнил:
– Это сказал твой Бог?
– Да, – кивнул итальянец. – Он так сказал.
– И ты слышал, как он это сказал?
Рамон усмехнулся, но вместо того, чтобы ответить, поинтересовался:
– Ты сможешь идти сам?
Починок снова пошевелил ногой, кивнул и ответил:
– Да. Но послушай… Я ведь хотел тебя убить. И ты это понял. Как же ты можешь называть меня братом?
– Ты не хотел меня убивать, – мягко возразил Рамон. – Этого хотел твой демон.
– Демон? – Починок удивленно повел головой. – Кто такой демон?
– Падший ангел, который сбивает человека с пути добра и заставляет его делать зло, – объяснил Рамон.
– Вот как? – Ратник задумчиво полупал глазами. – Отчего же я не видел этого… демона?
– Оттого, что он имеет много личин. И он умеет убеждать. Кроме того, он говорит с людьми на понятном языке – языке ненависти, жадности и себялюбия.
– Вот как, – снова неопределенно проговорил Починок. – А твой Бог? Неужели он говорит тише, чем демон?
– Он говорит достаточно громко. Но услышать Его людям мешают дурные наклонности и заблуждения. Люди слушают и не слышат, смотрят и не видят. Вот как ты. Быть может, в твоем сердце много доброты, но заблуждения, которые ты принимаешь за доблесть, мешают этой доброте раскрыться.
– Раскрыться? – Починок явно был сбит с толку. – Как раскрыться?.. Куда?
Рамон улыбнулся:
– Навстречу людям. А значит – навстречу Богу. Праведность бессмертна, брат, а неправда несет смерть.
– Ты можешь это доказать?
Толмач качнул головой.
– Нет. Это вопрос веры, а вера не нуждается в доказательстве. Вера – это самое лучшее, что может случиться с человеком.
Починок нахмурился и, недоверчиво поглядывая на Рамона из-под сдвинутых бровей, сказал:
– Нам пришлось многое испытать, толмач. Но я ни разу не видел на твоем лице испуга. Неужели ты ничего не боишься?
Рамон ответил спокойно и четко:
– Христианину нечего бояться, брат. Потому что христианин носит в своем сердце Бога. И во всем на него полагается.
– Во всем? – не поверил Починок.
Рамон кивнул:
– Угу.
Стрелок обдумал слова Рамона и тяжело вздохнул.
– Хотел бы я быть таким же, как ты.
– Ты можешь, – заверил его итальянец. – Я иду по широкой дороге. И каждый может ступить на нее.
Починок чуть склонил голову набок и посмотрел на него подозрительным взглядом.
– Твои слова сладки, как мед. Но я слышал, что ваш бог – это бог гнева. Это так?
Рамон покачал чернявой головой.
– Нет, не так. Мой Бог – это Бог любви и милосердия.
– Но…
– Позволь теперь я задам тебе вопрос, – перебил ратника толмач. Он чуть прищурил свои бархатистые черные глаза и негромко спросил: – Убить меня тебе приказал воевода?
Ратник отвел взгляд и не ответил. Некоторое время оба молчали, потом толмач вздохнул и поднялся на ноги.
– Ладно… Нам пора идти. – Он протянул Починку руку. – Держись!
К лагерю Починок шел в задумчивости. Слова толмача были не совсем понятны, но его голос – мягкий, спокойный, уверенный – убеждал лучше любых слов. Особенно поразили стрельца слова о христианском бесстрашии.
«Христианину нечего бояться, потому что христианин носит в своем сердце Бога. И во всем на него полагается».
Такое бесстрашие не было знакомо Починку. Получается, что христианский Бог, будучи Богом любви, заботится о том, в чьем сердце он живет. Выходит, христианин никогда не бывает одиноким? И никогда не чувствует себя покинутым? Чудеса, да и только!
Внезапно Починок ощутил в сердце огромную пустоту. Пустота эта была такая гулкая и черная, что стрелок вспотел от ужаса. Он огляделся по сторонам и зябко повел плечами.
А толмач шел по лесу спокойно и даже что-то тихонько насвистывал себе под нос. Он, конечно, был таким же человеком, как Починок. Не больше и не меньше. Но почему-то стрелец чувствовал себя рядом с ним спокойнее.
