Наклонившись над плавающей коробкой, он почувствовал, как в ухе у него что-то с хлюпаньем копошится. Он сунул в ухо палец. Что бы это ни было, палец, казалось, загнал его еще глубже. Тогда он подумал о черве, но мысль эту поглотила мучительная острая боль. Боль расползалась и пожирала все его мысли. Все, что он знал, отдано было на съеденье червю. Именно в поисках мысли рылся червяк в мертвечине его черепной коробки и перегонял эту мысль в могильный напиток – в каковом виде она тоже моментально уничтожалась. Потом боль оказалась в глубине левого глаза. Что-то пронзило глазное яблоко и присосалось к нему, как к сырому яйцу. Тогда началась борьба между восприятием левого глаза и восприятием правого. Правый глаз видел его руку, трясущуюся над коробкой в пустой темнице. Левый видел червя в голове, видел, как он плывет в жидкой субстанции мозга к покачивающейся на поверхности этих вод коробочке. Коробочка открылась, и через край ее выбрался, дабы сочлениться со своим собратом, скрывавшийся там второй червяк. Боль охватила уже оба глаза, внутренность черепа Джанкристофоро стала его темницей, внутренность темницы – черепом. Появилась еще одна коробочка и, когда она открылась, – еще один червяк, а внутри той коробочки – еще одна темница, которая была также и черепом, и еще червяк, и еще. Поверхность его мыслей покрылась копошащимися червями, черно-желтыми, как арабская каллиграфия. Последнее, что он запомнил, были края его мозга, которые зыбились и вздымались под напором червивого пиршества.
Нагрузка на действовавших снаружи была чудовищной, но ими руководил Бульбуль. Вхождение, как всегда, оказалось трудным. Сначала было лицо с упрямым профилем, расплывавшееся перед глазами Бульбуля, и он только понапрасну скользил из стороны в сторону по краю черепа. Потом, совершенно неожиданно, лицо округлилось и обрело объем, после чего Бульбуль и все остальные сумели проникнуть внутрь. Они червями вползали в полости Джанкристофоровой головы, овладевая ее структурой. Затем, освоившись с ее устройством, они взялись за дело. На последующих, наиболее увлекательных стадиях тот, кто руководил процедурой, начинал осознавать, хотя всякий раз и смутно, что в центре мозга, вне досягаемости мысли и памяти, далеко за пределами сознательного осмысления существует нечто совсем маленькое – возможно, первичная материя сознания. Можно было с большого расстояния мельком углядеть ярко освещаемую внутренними вспышками молний область, где в ослепительном сиянии жезлов и красок носились мерцающие крошечные человечки с буквами, эмблемами и цифрами в руках. Это было за пределами всякого смысла. Бульбуль дорого бы дал за то, чтобы немного задержаться на этой территории запредельного смысла, но остальные вынудили его удалиться.
Охранник был настолько заинтригован, что даже вошел в камеру и присел, чтобы немного посмотреть. Джанкристофоро бился в непрекращающихся судорогах. Он исцарапал себе лицо, пытаясь содрать с черепа кожу. Периодичность припадков постепенно, незаметно ускорялась. Охранник отправился обедать. После обеда он доложил о случившемся своему начальнику. Начальник сообщил о болезни узника – возможно, смертельной – архивариусу, которого эта новость обрадовала. После отправки Джанкристофоро в Аркану запись о его местонахождении была утеряна. В подвалах Цитадели содержалось более девятисот узников, живых и недавно усопших, и имелось место для новых. Каждый день давадар передавал архивариусу послания от Майкла Вейна, настаивавшего на скорейшем обнаружении и допросе итальянского шпиона. Был объявлен розыск, но старший надзиратель следовал указаниям не торопясь, соблюдая собственные сроки. Поэтому то, что архивариусу доложили о болезни итальянца, было как нельзя более кстати. На следующий день архивариус отправил донесение давадару, и через некоторое время давадар спустился в Аркану. Но, разумеется, было уже слишком поздно. В ярком неровном свете факелов обнаружилось, что узник мертв – он скорчился и был крепко-накрепко опутан оковами трупного окоченения.
– Сирр.
Спустя еще немного времени давадар, войдя в обсаженный косыми рядами деревьев сад, доложил обо всем султану, и султан, как он и опасался, разгневался. Потом, после недолгого умиротворяющего молчания, они сошлись на том, что, прежде чем отдавать приказ о розыске, аресте и допросе этого англичанина Бэльяна, следует еще раз обратиться за советом в Дом Сна.
Глава 9
Как выбраться из Каира
Жаль того глупца в лодке. Я имею в виду Кайтбеева двойника. Зато вы по крайней мере получили представление о прелестях катания на лодке по озеру Эзбекийя – на тот случай, если вам доведется когда-нибудь побывать в Каире…
Бэльяну снилось, что он пробудился от тревожных снов и неожиданно увидел человека, который парил над ним в воздухе лицом вниз, примерно в паре футов от кессонированного потолка. Человек был белый с головы до пят, и волосы развевались у него на голове языками яркого белого пламени.
– Кто вы?
Человек ответил дуновением ветра:
– Телом моим владеет ночь.
– Как вас зовут?
– Телом моим владеет ночь.– Он покружил под потолком, потом снова заговорил: – Поднимайтесь ко мне.
– Не могу.– Но тут Бэльян с кротким удивлением обнаружил, что уже стоит подле кровати.
– Вы должны попробовать, ибо при желании это возможно. Воздух тяжелее, чем вы думаете, а дух ваш – легче.
– Не могу.
– Выверните лодыжки и очень резко отталкивайтесь ногами.
Бэльян повиновался.
– Теперь разведите руки в стороны и вновь опустите. И еще раз.
Сперва Бэльян заскользил по полу. Потом начал подниматься. Постепенно он добрался до потолка.
– Нельзя недооценивать свои силы, – голос еле слышно прошелестел у него в голове.
Бэльян и белый человек подлетели ближе друг к другу. Человек показал в окно на город – сплошь шпили и купола.
– Вы пока неуклюжи. Надо еще подучиться. Все это должно принадлежать вам.
– Научите меня летать как следует. Будьте моим наставником.
– Мое место здесь. Я не буду ни вашим наставником, ни господином… ни слугой, что, собственно, вы и имеете в виду.
Бэльян, коему все это давалось с большим трудом, ответил:
– Но с какой стати я должен летать? Мне это вовсе не нравится.
Бэльян был раздражен, но человек улыбнулся:
– Полет – всего лишь символ чего-то иного. Если здесь вы не добьетесь успеха в этом, то где-нибудь еще потерпите неудачу в чем-то другом. Вы должны укреплять волю, ибо не нуждаетесь в наставнике. В самом деле, у вас их и без того слишком много. Говорят, что вас учат все.
