– А Гриб…
– А Гриб меня, как щенка, носом ткнул в такие моменты, о которых я пока и не думал. Потом то может быть и сам бы допёр, но не исключено, что допёр бы слишком поздно. Да ещё и пару советов дал. И советы – просто высший класс! Вот вам и Гриб. Старая гвардия, что и говорить… Мне всё это ещё обмозговывать, конечно, и обмозговывать. Но идея-то, идея!
– Что ж, не буду мешать развитию новой идеи, – хмыкнула Юля.
– Да ладно тебе! Давай тему сменим. Что бы такое нам сегодня на ужин сообразить?
– А на ужин…
…И они пошли дальше по улице, взявшись за руки, как школьники и испытывая от этого непередаваемое наслаждение. Ни за что нельзя было сказать, глядя на них со стороны, какие проблемы решала сегодня на работе эта прекрасная в своей молодости пара. Что будет с ними завтра, через месяц? Да что там – с ними! Что будет со всеми нами? В этот тёплый летний вечер так не хотелось думать ни о чём, кроме того, что лето наконец-то полноправно завладело городом N-ском и впереди ещё столько тёплых и прекрасных летних вечеров…
Часть вторая.
"…Смерть, оказывается, груба и грязна.
Она приходит с целым мешком отвратительных
инструментов…"
Принцесса, к/ф "Обыкновенное чудо".
"Вы поосторожнее с Персио, – сказал Хорхе,
Он почти всегда проигрывает, но это ровным
счётом ничего не значит."
Х. Кортасар, "Выигрыши".
1.
..Борис стоял у окна в своём кабинете и смотрел на деревья, листья которых хоть и не все, но частично уже приобрели золотистый оттенок. Сентябрь выдался просто на удивление отличным и деревья всё ещё не хотели поверить, что пора зелени неумолимо подходит к концу. Он с тоской подумал, что скоро аллес и бабьему лету, вот-вот зарядят дожди и станет так мерзко, хоть волком вой.
Он не любил осени. Во всём предпочитая конкретику, он любил зиму и лето, а такие промежуточные времена года, как осень и весна, Борису казались досадным недоразумением Создателя. И фраза, что у природы, дескать, нет плохой погоды, по его мнению была ничем иным, как литературным извращенством. Нет, понимаешь, плохой погоды! Ещё как есть. Такое мог сказать только тот, кто не месил никогда в жизни ногами мерзкой и липучей осенне-весенней N-ской грязи, в которой запросто можно было забыть подошвы своей обуви.
Борис отошёл от окна и подошёл к висевшему на стене зеркалу. Придирчиво осмотрев себя, поправил форменный галстук, повязку со свастикой на левой руке и смахнул пылинки, так хорошо заметные на чёрной форме. Вроде бы всё в порядке. На этой форме любую хренотень сразу видно.
Любую, кроме крови.
Зазвонил телефон внутренней связи. Борис поморщился: надо бы сделать зуммер потише, раздражает. Он снял трубку:
– Слушаю вас.
Звонил Рэм. У него до сих пор осталась идиотская манера орать в трубку:
– Борис, зайди ко мне! Клиент попался трудный! Начальство к себе требует, барин этакий.
Борис снова поморщился. Говоришь ему, говоришь по поводу субординации… Он рявкнул в ответ:
– Рэм, скотина бешеная! Я тебе сколько раз говорил – Борис я дома, когда ты у меня в гостях, а здесь я…
– Ладно, господин оберштурмбаннфюрер, не надрывайся.
– Я тебе за оберштурмбаннфюрера вообще башку оторву! И не обижайся потом, – проворчал Борис.
– Пошутил, господин подполковник, пошутил! Ну, ждать тебя? – засмеялся Рэм, – Я, кстати, в тридцать пятой.
– Ладно, жди. Через пять минут буду, – сказал Борис, остывая. На Рэма он всё равно долго злиться не мог.
Он вышел из кабинета и кивнул сидевшей в приёмной секретарше Ирочке, попытавшейся вскочить со своего места с целью отдания чести: сиди, мол, не дёргайся каждый раз. Дисциплина, оно конечно, вещь хорошая, но и злоупотреблять ей не стоит. Прослывёшь ещё среди подчинённых этаким буквоедом.
Выйдя из приёмной в коридор, он не торопясь пошёл вниз по лестнице в подвал. Штаб-квартира их организации, насчитывавшей более тысячи сотрудников, уже около двух месяцев располагалась в своём, отдельном от всей остальной Управы здании. "Чёрный Легион" становился всё более и более самостоятельными, хотя теоретически продолжал находиться в подчинении Конторы. "Ладно, – подумал вот уже в который раз Борис, – Здание своё, форма своя, задачи, в принципе, схожие, но со своей спецификой. А там посмотрим. Всё-таки Вениаминыч был гений."
Он спустился в подвал и жестом приказал стоявшему на посту легионеру открыть дверь, предъявив пропуск. Хоть он и начальство, но орднунг, в смысле порядок, един для всех без исключения. Легионер отмахнул рукой приветствие и загремел замком. Борис оказался в длинном глухом коридоре, в стенах которого не было ничего, кроме кучи массивных железных дверей. Подойдя вместе с легионером к двери под номером тридцать пять, он остановился: кроме караульного никто, даже сам Господь Бог, не имеет право их открывать.
Легионер открыл дверь камеры и Борис вошёл внутрь. Там посреди камеры стоял Рэм, напротив которого сидел арестованный, нагловатого вида парень лет тридцати. Он сидел на стуле, который вместе со столом и ещё одним стулом, был единственной находящейся в камере мебелью. Одет парень был – сразу видно, не из бедной семьи.
На звук открываемой двери Рэм обернулся и приветственно махнул Борису в направлении второго стула: садись, мол, начальник, а я постою. Мне работать надоть. Борис молча присел и стал наблюдать происходящее.
– Ну, засранец, вот тебе и присутствие начальника! Будем на вопросы отвечать правдиво, или как? – продолжил беседу с арестованным Рэм.
– А начальника мало, – язвительно ответил засранец, – Я требую адвоката!
– Чего!? Я не ослышался? Кого ты, гадёныш, требуешь? – прошипел Рэм, – Ты, голуба, видать, не въехал, куда попал.
Борис вмешался в ход поучительной беседы:
– За что он тут?
Рэм обернулся и ответил:
– Старая, как мир, история. Он на паях с ещё одним козлом заключил где-то в Забугорье договор о том, что вывезет и захоронит кучу всякого токсичного говна. Бабло получили от буржуинов, лицензию на занятие этим какая-то сволочь им накатала, естественно, не бесплатно… Говно привезли к нам и захоронили. Методом выливания и высыпания на ближайшей от города свалке. Вот и всё.
– А вы это ещё докажите! – вякнул арестованный, – Как там с презумпцией невиновности?
– Постой, постой! – заинтересовался Борис, – А к нам-то его зачем?
– А по троечке, – хмуро сказал Рэм, с ненавистью глядя на парня, сидевшего нога на ногу.
Борис хмыкнул. На их жаргоне "по троечке" означало, что доказательств на задержанного маловато, но не смотря на это, в свете "Указа о повышении мер по борьбе с коррупцией и оргпреступностью" дело закрывать нельзя и поэтому засранца передали к ним в организацию, чтобы они, грешные, не пряником, так кнутом, но выбили бы из него показания. Им можно, у них руки развязаны. Крайняя мера, конечно, но случай не типичный. А Контора вынуждена работать в режиме соблюдения законности. Поэтому жрите его, господа легионеры, хоть поедом, но чтобы заговорил. Правда, судя по наглому тону паразита, Рэм ещё не применял к нему методику допроса третьей степени. Видимо, ждал Борисова одобрения, хотя бы и молчаливого. Борис потянулся и сказал с отсутствующим видом:
