— Ладно… Ты же признаешь, что и не собиралась играть честно?
Джарсин чуть усмехнулась. Кажется, она поняла, что этим вопросом, в котором не было ни слова о корабле Удода, Сара пробует опосредованно выяснить именно эту, интересующую ее, деталь. Вот только отвечать Джарсин не собиралась, но по ее состоянию, даже ослабленному свето- и звукопередачей Постамента, Саре не составляло труда почувствовать, что подозрение ее верно, что именно Наблюдательница — причина гибели ее слуг, рабов, добычи и собственно кораблика.
— В Южном океане случаются иногда такие высокие волны.
— Особенно когда на расстоянии считанных миль от корабля извергается вулкан, не так ли?
— Это не имеет значения. А значение имеет вот что — ты проиграла. И теперь должна произнести клятву Единственного Подчинения, как мы и договаривались прежде. Ты — моя, Сара, хотя бы и для исполнения одного приказа… Произноси заклинание, я приму твою клятву прямо сейчас. — Джарсин опять усмехнулась, потому что выслушивать слова Подчинения от другой архимагички, от Сары Хохот, несомненно, было приятно.
Сара чуть наклонила голову. Опускаться на одно колено она не собиралась, хватит того, что Джарсин выиграла это Единственное Подчинение не вполне честно. То, что она сама пробовала использовать магию, Сара уже не помнила, ну почти…
Она стала припоминать слова магического Подчинения, она не была готова произнести их, не думала, что ей, именно ей, придется их вспоминать. Но все же тренированная и сильная память подсказала ей давние, сложившиеся еще на заре Магического мира, формулы. Она знала: как только она их произнесет, тут же станет иной, чуть-чуть, но все же — иной, лишенной частички собственной воли и способности править свою судьбу по собственному усмотрению.
Но делать было нечего, она стала медленно и все же правильно, врабатываясь в древние произносимые слова всем своим магическим даром, выговаривать:
— Я подчиняюсь воле моей Госпожи для исполнения одного ее распоряжения, каким бы оно ни оказалось, если оно не лишит меня магических сил и чести, начиная от сего мига. — Слова, которые она произносила, никто из ныне живущих смертных, наверное, не понял бы, потому что слишком давно истаял и угас язык, на котором они были созданы. Но все же следовало продолжать, и Сара говорила, иногда с трудом воспроизводя звуки, которые на мертвом языке слагались в смысл: — И если я нарушу эту мою клятву, пусть постигнет меня мрачная участь всех предателей и нарушителей Воли Темных и Сильных Богов, перед которыми я — всего лишь пыль под ступней и слабый ветер над скалами…
Клятва была довольно длинной и тянулась, тянулась… Как те коридоры, по которым Сара пришла сюда, в свою лабораторию. Только вот те переходы она почти не заметила, а эти формулы выматывали ей все нервы, отзывались в ее душе как громовые, нестерпимые удары. И все же их нужно было вытерпеть.
Пару раз она почувствовала, даже не глядя на Джарсин, что Наблюдательница хотела ей подсказать то ли правильные звуки, то ли правильные слова. Но Сара не обращала на эти попытки никакого внимания, и Джарсин угомонилась.
Наконец мучительная процедура была закончена. Пока Сара не ощущала в себе никаких изменений, она лишь знала, что они произошли. Но с этим следовало разобраться позже, сейчас в дело должна была вступить Наблюдательница. Ведь зачем-то ей понадобилось все, что она с Сарой сделала?
— Отлично, — проговорила Джарсин и спрыгнула с Постамента.
Она могла бы этого не делать. Она могла бы потребовать то, что хотела от Сары получить, и не выходя из своего светового облика. Но она спустилась, и хотя видно было, что это потребовало от нее немалых сил, возможно, даже больших, чем требовал от Сары переход по магическому переходу сюда, в Верхний мир, она не отказала себе в удовольствии предстать перед Сарой собственной персоной. Она огляделась, с заметным удовольствием убедилась, что никаких вооруженных охранников поблизости нет, и прошлась по лаборатории, отчетливо хмыкнув при этом.
— И как ты обходишься такими инструментами, думаю, тебе же лучше будет, когда ты для меня исполнишь, что обещала… Вернее, что я от тебя потребую.
— Я могу ждать твоего приказа не долее двух месяцев, Джарсин. Как ты могла заметить, я вплела в клятву именно это требование.
— Я заметила, — согласилась Наблюдательница. — Но знаешь, мне хватит. Может, и меньше времени понадобится. А сделать ты должна вот что…
Когда Сара выслушала это ее распоряжение, она, неожиданно для Себя, тоже ухмыльнулась.
— И это все? Этого хватит, по-твоему, чтобы… Ты только ради этого все и затеяла?
А Джарсин смотрела на нее со странной смесью злорадства — все же приятно побеждать других архимагов и видеть их униженными — и некоторой толикой сомнения. Неужто даже такая в общем-то неглупая архимагичка, как Сара, не понимает, что… все сколько-то значительное, большое, каждая на самом деле сложная интрига должна начинаться с малого? Хотя, может, это и к лучшему. Иначе, если сразу все изложить, посвятить в общий план, тогда кому-то он может показаться и вовсе неподъемным, невыполнимым даже… А этого допускать нельзя ни при каких обстоятельствах. Потому что — зачем же ей, Джарсин Наблюдательнице, возиться с робкими и неуверенными исполнителями? А сейчас Сара, еще до конца того не осознавая, была именно исполнительницей, и не больше.
Все остальное придет к ней позже, впоследствии, и то только в том случае, если все пойдет как задумано. Так будет лучше для нее же самой, подумала Джарсин и нежно, почти дружески улыбнулась Саре.
Постамент у Августа Облака, того из архимагов, к кому Саре предложила обратиться Джарсин Наблюдательница, был проще, чем у всех прочих. Август сделал из него что-то более компактное, чем огромная каменная тумба, какая стояла, к примеру, у самой Сары. Он любил такие штучки — упрощать всякие приспособления и даже создавать новые.
Магия есть магия, в ней Саре было многое понятно. Она использовала ее, не всегда любила, но всегда уважала. А вот зачем к магии нужно было приспосабливать еще какие-то простецкие, как говорил обычно сам Август, изобретения разных смертных, этого она понять не могла. Но этого уже давно, сотни лет, никто из прочих архимагов не понимал как следует. С этим они просто мирились, как и с тем, что Август в эти самые изобретения настолько плотно погрузился, что и архимагом уже не вполне считался.
Даже обычные маги и волшебники, которые все еще водились на свете и которых архимаги терпели, разумеется, не столько из цеховой солидарности, сколько из-за того, что они бывали иногда полезны для исполнения мелких поручений, так вот, многие из этих простых магов тоже не считали Августа за серьезного волшебника. Хотя соревноваться с ним не пробовали. Потому что как-либо конкурировать с тем, у кого всегда в рукаве оказывалось какое-то необычное приспособление, которое работало так, что и непонятно было, какие же законы природы — и природы ли — Август в нем использует, или просто спорить с таким вот умником практически было невозможно. Он всегда выигрывал и делал это настолько легко и просто, что его бы уже давно, наверное, уничтожили, просто из страха перед этими его способностями, перед этим его странным разумением мира, если бы он не был настолько неагрессивным и порой очень полезным.
