Танский монах поднял голову и поглядел на говорившего.
– А сам ты не оборотень камней или деревьев? Может, злой дух? – с опаской спросил Танский монах, вглядываясь в безобразное чумазое лицо незнакомца. – Имей в виду, что я из великого Танского государства. Мои ученики умеют покорять драконов и укрощать тигров. И если только ты заденешь их, прощайся с жизнью!
Монах опустился на колени.
– Отец родной! Ты не бойся! – молил он. – Я вовсе не оборотень и не злой дух, а служу в этом монастыре, слежу за лампадами и курильницами. Мне по душе пришлись твои добрые речи, обращенные к колоколу, вот я и захотел приветствовать тебя. Однако я побоялся, думал, это козни одного оборотня, а потому и решил сначала кинуть в колокол кусок кирпича. Прошу тебя, отец, вставай!
Выслушав монаха, Сюань-цзан совсем успокоился.
– Ну и напугал ты меня! – сказал он чумазому. – Чуть не до смерти! А теперь веди меня к себе!
Монах повел Сюань-цзана за собой, и они вошли за третьи ворота. Тут перед Сюань-цзаном предстала совсем иная картина.
Из серо-голубого кирпича
Крутые стены
Росписью покрыты.
Изгибы крыши покрывают плиты,
Как ярко-изумрудная парча.
Над храмом Будды –
Блеск луча, –
Стрела летит, горя,
И нет числа
Кумирам.
А там внизу
Ступени алтаря
Сверкают белой яшмой и порфиром.
В восторге благостном
Душой крылатой
Узришь ты храм Пило[15]
Здесь в час заката.
Наполнена стоцветным ароматом
Манджутры пышная молельня… Посмотри!
Украшенный орнаментом богатым,
Зеленый зал затмил огонь зари.
Там сотни книг буддийских –
Древний клад! –
В крутящихся хранилищах лежат!
Трехъярусные круглых пагод крыши
Увенчаны узорным куполком.
Большие вазы
Украшают ниши.
Всех пагод башня Уфулоу выше.
Покрыта плотным, вышитым ковром
Ее верхов цветная черепица.
Она зовется Счастья пятерица.[16]
О пятикратном счастии молиться
Ты должен,
Повторяя горячо:
Жизнь долгая, богатство и здоровье,
Святая добродетель, и еще –
Смерть в старости
На мирном изголовье.
А там, где расположены сиденья
Молящихся,
Там тишина вокруг…
Там молодой качается бамбук,
Колышатся сквозных побегов тени.
Там созерцающих монахов круг,
Молчанье иль святое песнопенье.
И тысяча могучих, темных сосен
У храма Будды охраняют вход.
Всегда в багряном облаке цветет
Луч золотистый
Благодатных вёсен
В святом дворце Закатных облаков.
Слышны порою тихие молебны,
Молитвенные хоры…
По утрам
Сюда доносится
И нежный и целебный
С лугов далеких аромат цветов.
С высокой башни здесь по вечерам
Бой барабана слышится дозорный.
Опять монахи соберутся тут
И, сидя рядом,
Молча и упорно
Ряды заплат на рубище кладут.
Кому из них дарован ум высокий
И кто пойдет в вечерней тишине
Читать при ярко блещущей луне
Полуистлевших книг
Святые строки?…
Но храмы пусты.
Только на дворе
Чуть слышен говор, звон,
Из кухни шум приятный.
Оттуда светит отблеск фонарей,
И ветер долетает ароматный!
Очарованный представившейся его глазам картиной, Сюань-цзан не осмелился идти дальше и обратился к монаху:
– Скажите мне, праведный монах, почему это у вас при входе царит запустение, а здесь, внутри, такое благолепие?
Монах ухмыльнулся.
– Почтенный отец! – ответил он. – На этой горе по соседству с нами поселились дерзкие разбойники. В ясную погоду они бродят по горе, грабят людей, а в ненастье укрываются в нашем монастыре. Это они повалили изваяния хранителей Будды и сломали все, что было сделано из дерева, чтобы разводить костры. Обитатели нашего монастыря все слабые и хилые, вот и боятся слово им сказать. Поэтому мы и решили отдать этим насильникам переднюю часть монастыря под жилье, а сами собрали подаяния от разных благодетелей и выстроили себе другой монастырь, на задворках. Так у нас на Западе принято размежевывать чистых от нечистых…
– Так вот оно что! – произнес Танский монах.
Они пошли дальше и увидели еще одни ворота, а над воротами пять крупных иероглифов: «Храм Созерцания лесов и обуздания морей». Только было они собрались войти в ворота, как из них вышел буддийский монах. Послушайте, как он выглядел:
Из сукна и парчи золотистой
Убор головной,
Слева ловко приколотый,
Шпилькою держится длинной.
Стан его облегает
Широкий халат шерстяной,
Как у древних буддийских браминов,
По моде старинной.
И свисают с ушей
Два сверкающих медных кольца,
И глаза его, светом горя,
Улыбаются кротко,
А в руке верещит болан-гу,
Барабанчик-трещотка,
И на диком наречье
Он сутры твердит без конца.
И не ведал наставник,
Что здесь – ламаистские храмы,[17]
Что он видит монаха-буддиста,
Слугу далай-ламы!
Когда монах-лама вышел из ворот и увидел Танского монаха, с его благообразным лицом, красивыми бровями, ясным взором, высоким лбом и ровной макушкой головы, с длинными ушами, свисающими до плеч, и длинными ниже колен руками, он подумал, что перед ним сам праведный небожитель-архат, сошедший с небес на грешную землю. Он подошел поближе к Сюань-цзану, лицо его выражало радость. Посмеиваясь от удовольствия, он стал ощупывать руки и ноги Танского монаха, потрогал его нос, потянул за уши, – все это он делал для того, чтобы выказать свое по-родственному близкое и сердечное расположение. Затем он взял Танского монаха за руку и привел к настоятелю монастыря. После положенной церемонии приветствий настоятель стал расспрашивать Танского монаха.
– Почтенный наставник! – вежливо начал он. – Откуда изволил прибыть сюда?
– Я твой младший брат в монашестве, следую из восточных земель по повелению Танского императора на Запад в храм Раскатов грома, чтобы поклониться Будде и попросить у него священные книги. Когда я проходил эти места, стало смеркаться, и я зашел в твой благочестивый монастырь, чтобы попроситься на ночлег. Завтра, ранним утром, я снова отправлюсь в путь. Прошу тебя внять моей просьбе и приютить…
– Не ожидал я от тебя такого! – перебил его настоятель. – Недостойно ведешь себя! Мы ведь не по доброй воле отрешились от мирской жизни, – продолжал он, – родители нас произвели на свет не в добрый час, может быть, они в чем-нибудь провинились перед духом Цветного Зонта[18], не смогли прокормить нас, пришлось нам покинуть родной кров и принять монашество. Так раз уж ты тоже стал верным учеником Будды, не говори пустых слов и не лги!
– Я говорю сущую правду, – возмутился Танский монах.
