Над головой вспыхивает изумительно красивая пурпурная черта, рассекает небо от горизонта до горизонта — и несется в сторону Аэллы. Ее края загибаются, стремясь взять враждебную чародейку в кольцо. Но наша линия тут же напарывается на такую же, синюю, налетающую со стороны Аэллы. Два грандиозных заклятия сталкиваются, меж линиями вспыхивает разноцветное пламя — верный признак, что в деле разные системы магии. Пламя оставляет после себя абсолютную пустоту. Рану на теле Мира. Провал в нашей реальности. Мир его заполнит — но лишь если мы победим и уничтожим Врата.
Первое время мы боремся на равных. Но у нас Сила конечна, она заключена в крошечном кристалле — «сердце» «летающей колесницы». А вот Аэ… Не знаю, может, Сила Мира тоже имеет предел, но Аэллу снабжает Силой сам Мир, напрямую, даже не через посредство Богов, как нас в обычных условиях. Настает момент, когда огненная черта начинает сдвигаться в нашу сторону — сперва медленно, потом все быстрее. Нас давит огромная, неодолимая Сила, а той, которую дает нам накопитель магии — слишком мало. Слишком много ее всасывает лишенное магии пространство.
Что-то кричит Лалика. Не слышу, да и какая разница — небось, призывает «когти рвать». Приятного мало, но женщине, жрице богини любви, простительно.
Фронт борющихся линий приближается. До нас ему уже вдвое меньше, чем до Аэ. Что сделает с нами голубая черта, когда дойдет? Наверное, на такой вопрос не ответят и Боги. Ясно, нечто худшее, чем смерть.
— Возьми меня! — срывающимся голосом кричит Лалика мне в уши. — Иначе все погибнем! Силы не хватит!
Сперва я решаю, что она от страха рехнулась. Отвешиваю ей оплеуху, перекрывая рев магического пламени, ору прямо в ухо жрицы:
— Сдурела? Тут тебе не бордель!!!
— Нет! — кричит Лалика. — Нужна еще Сила — Сила любви!..
Вот теперь впору треснуть по лбу себя, любимого. Маги лишь четырех систем научились собирать разлитую в Мире Силу на месте, используя чувства людей, а не только заимствуя у Богов. Мы, жрецы Лиангхара, берем Силу из мук и смерти живых существ, их страха, боли и ненависти. Жрецы Аргелеба вроде покойного Крейтона, используют боевую ярость и жажду мести — как свою, так и вражескую. Жрецы Исмины переплавляют в Силу эстетическое наслаждение — ведь танцы-заклятия очень красивы, вызывают восхищение. Потому им и нужны зрители. Ну, а жрицы Великой Матери Амриты способны извлекать Силу из любовного наслаждения. Остальным приходится заимствовать магию у Богов — через механизм жертвоприношений, в лучшем случае напрямую, с помощью веры и любви к божеству. Потому наши четыре Храма всегда и давали Миру больше магов, а главное, магов более сильных. Она права, но как я при Амме?..
— Амме? — поднимаю глаза на возлюбленную. — Почему я?
— Ты среди нас слабейший, — без обиняков отвечает она. В голосе слышится бессильная ярость и боль: я бы тоже не обрадовался, если бы пришлось отдать Амме какому-нибудь молодому хлыщу. Пусть на несколько минут, все равно. Ревность делает нас такими глупыми, даже Палачей и Верховных жриц… — Остальные главы Храмов, а вы с ней — нет. Вам можно отвлечься.
Проклятье, она права! Я и забыл, что в компании глав Храмов Палач Лиангхара — лишь недоучка.
— Ты на такое согласна? — изумляюсь я.
— Куда деваться? Иначе все погибнем. Давай, пока я не передумала.
Оборачиваюсь к Лалике. И как открываю рот, так и забываю закрыть. Той Лалики, которая падала лицом в кровавую грязь, обдирала его о шлак, в драной, прожженной шубе, покрытой кровью и внутренностями павших монстров, больше нет. За моей спиной стоит изумительной красоты женщина в роскошном, более чем откровенном платье цвета утреннего неба. Аркотский шелк сияет и переливается. Вырез у платья велик — как раз до высокой, упругой груди (не скажешь, что ее обладательнице уже не восемнадцать, а вдвое больше). Тонкие, изящные руки украшают многочисленные браслеты. Стройные ножки танцовщицы и куртизанки обуты в босоножки, сверкающие крошечными золотыми пряжечками. Выразительное, милое личико с чувственными губами и классическим носиком накрашено ярко, но не вульгарно. В длинную иссиня-черную косу вплетены алые, расшитая золотом ленты…
Словно нет ни боя, ни мертвой, скованной вечной зимой равнины. Только мы двое. И запах — изысканный, непередаваемый, неравязчивый аромат ее духов. Она не старуха. И не наивная девочка — женщина зрелой, знающей себе цену красоты. Она и вправду бесподобна, как многие другие жрицы Храма Амриты, ныне покойные.
— Великой Матери, породившей в Мире Жизнь, давшей всему живому наслаждаться соединением душ и тел, победительнице Смерти — слава! — произносят не то молитву, не то заклинание пухлые губки. Я не слышу слов Лалики — только голос, бархатистый, грудной, заставляющий забыть обо всем. Смотрю, как движутся ярко накрашенные губы жрицы — и чувствую: мне уже не сорок девять, а девятнадцать, я — сошедший с ума влюбленный мальчишка, готовый на все ради этой неотразимой красоты. Теперь понимаю, отчего мальчишки порой западают на тех, кому за тридцать. И или сгорают в пламени безнадежной любви без остатка, или до срока мужают, становясь с ними вровень. Интересно, какая судьба ждала бы Тетрика, свяжи их с Аэ судьба? Впрочем, какая теперь разница? — Да будет наша близость жертвой, приятной Дарящей Жизнь! Левдаст, я — твоя… Возьмешь меня?
Она еще спрашивает! Впиваюсь в горячие, упругие женские губы, во рту вкус сладкой, как спелые вишни, помады. Лаликин язык стремительно скользит по моим губам, острые зубки чуть прикусывают нижнюю губу, заставляя позабыть обо всем. Я и сам не понимаю, куда делась моя и ее одежда, откуда появился огромный, мраморный алтарь, накрытый роскошным пуладжийским ковром. Лалика удобно устраивается на нем и, поймав меня в мягкие, горячие, надушенные руки, тихонько охает, когда я в нее вхожу. Любовь — великая Сила сама по себе. Лучше, конечно, когда она рождена не только похотью, когда взаимна, когда Она в Нем видет бога, а Он в Ней — богиню…
Никогда не полюблю никого, кроме Амелии. Потому что в основе нашей любви — не столько вожделение тел, сколько родство душ, потому что наша любовь основана на доверии и уважении, на умении прощать друг другу минутные слабости и знании, что если раз оступишься — тебя тоже простят и примут обратно. Потому что стоит заглянуть в ее глаза, чтобы забыть обо всех бедах и невзгодах, что Мир порой жесток и несправедлив.
А Лали, оказывается, я тоже люблю. Но совсем другой любовью. У любви ведь много ликов, как и у ненависти, и у страха, и у жадности. Я уважаю Лали за честность, за то, что в ее чувственности нет ханжества и алчности. Но сейчас я тоже честен: наша быстротечная любовь — порождение магии Богини-Матери, а не родства душ. Она неистовее, самозабвеннее, стремительнее, как степной пожар в летних Закатных степях. И так же недолговечна. Пройдет любовное безумие, «священный брак» на вызванном магией алтаре, и все осыплется окалиной светлой грусти и усталости.
