— Так зима скоро, и потом, хороших гекконов на рынке не сыщешь. А Кан их обожает. Гекконы и яблоки, яблоки и гекконы — всё детство объедался ими. Полежат до отправления следующего отряда к Линьцану. А отец… Он что-то проворчал про то, что Кан не переживёт, если единственный дурак, согласившийся с ним дружить, помрёт по глупости своей в столице. Поэтому, когда вернёмся домой и поужинаем, ты останешься в гостевой спальне. И, ну… — Сюин замялась. — Не бойся его так.
— Аманя? — Вэя невольно передёрнуло. — Его сложно не бояться, ты уж прости.
— И всё-таки. Он открыл тебе двери нашего дома. Благодаря ему в Лояне не прольётся кровь. Постарайся.
— Хорошо.
***
И это была самая странная ночь в его жизни.
По возвращению господин Цинь обошёл дом, развесив печати, и вёл себя так, словно наступил самый обычный вечер. Но Вэй никак не мог отделаться от чувства опасности рядом с Аманем, даже во время ужина, когда тот безмятежно расспрашивал его о том, как поживает отец Вэя. Чем дольше он смотрел на Аманя, тем чудовищней тот казался: чудилось даже, что тень его вот-вот оторвётся от пола, обернётся демоном и набросится на них, чтобы откусить головы. Улыбка на лице Аманя искажалась, превращаясь в оскал, а с кончиков его пальцев стекал чёрный яд, отравляющий всё на столе. Сколопендра, сотканная из капель тени, пробежала между блюдами и скользнула в тарелку Вэя, и ему стало дурно.
Он старался сбросить морок, но получалось плохо. Голос Аманя в какой-то момент заглушило звоном в ушах, грохотом огненных кристаллов Чанкина, шорохом земли и запахом палёной человеческой плоти.
— Вэй! Вэй, отец, что с ним?!
— Небо… — Амань вздохнул и подошёл к Ваю, заглядывая ему в глаза. — Так бывает. Чжан!
Пощёчина. Морок спал, вытесненный настоящей болью, и Вэй сжался на стуле, непонимающе глядя в глаза Аманю. Тот же со скучающим лицом повернулся к Сюин.
— Проводи нашего гостя в спальню. Господину Чжану необходимо отдохнуть. Ну и молодёжь пошла — один поход, а уже распрощались с самоконтролем.
Ужин вмиг закончился. Сюин распахнула дверь в гостевую спальню, а Вэй всё ёжился и оглядывался.
— Как ты живёшь с этим?
— С чем?
— Твой отец. Я знал, что от проклятых становится плохо, но не настолько. Это… я такое видел!
— Понятия не имею, о чём ты, — вздохнула Сюин. — Может, дело в том, что мы с Каном выросли в этом доме? Все говорят, что рядом с отцом гадко, даже рядом с матушкой, но… Мы никогда ничего подобного не чувствовали. Тебе надо отдохнуть, Вэй. Скоро закат.
— Постараюсь.
— Знаешь… Перед тем, как уехать, Кан сказал, что при Канрё он впервые испугался отца. Даже не поверил, что перед ним именно отец.
— Да, Цзяну он то же самое говорил. Кан в госпитале вообще шальной был.
— Я не об этом. — Сюин нахмурилась. — Брат говорил, что заснуть не мог дома в первые дни. Слышал все эти… грохоты и крики. Это подслушал отец и оттаскал его за ухо. Он сказал Кану: «Страх, который ты со своей пустой головой носишь за собой, утопит тебя при первом же случае. Если хочешь сходить с ума, как генерал Ван при Канрё, — продолжай, или научись отпускать то, что уже не вернуть». А что… Что было с генералом?
— Да так… — Вэя передёрнуло, стоило ему вспомнить занесённый над головой Кана клинок и безумные глаза Вана. — Знаешь, твой отец — очень мудрый человек. Мне есть о чём подумать. Спасибо.
— Хорошего вечера тебе, Вэй. — Сюин тронула его за плечо, слабо улыбнулась и пошла в свою комнату.
***
Ночь мягко коснулась Лояна, замершего в ожидании шествия. На небе не было ни единого облачка, и звёзды следили за жизнью Цияна подобно глазам многоокого бога. Казалось, замерло само время. Улицы опустели. И если Запретный город и центральные кварталы оберегал придворный шэнми, позаботившись о том, чтобы печати барьера заключили сердце столицы в кольцо, то трущобы могли надеяться только на внешние стены. Исчезли стражники, пропал слабый свет лампадок. Бедняки заколачивали двери, если могли, и жались в тесных лачугах, вознося молитвы Небу. Здесь было безопаснее, чем в других городах и деревнях, но никакой частокол не спасёт их души, если Бездна распахнёт пасть слишком близко.
Такие ночи были сродни вспышке чумы: демоны приходили на закате, но отказывались уходить на рассвете. Они прятались в тенях, расползаясь по подвалам, разорённым домам и катакомбам. Ночь пройдёт, но городской страже потребуется не одна неделя, чтобы выманить оголодавших тварей и дать солнечному свету их сжечь.
Дэмина защищала только дверь и тонкие стены. Забившись в угол и доедая остатки риса, он слушал, как баюкают за стеной младенца. Ему никогда не пели колыбельные, но у соседки, сколько он себя помнил, всегда плакал очередной ребёнок. Все они не доживали и до четырёх лет, и всем она пела одни и те же песни. Снова и снова, один куплет за другим.
Бáю-бáю,
Не ходи по крáю –
В Бездну свалишься,
Переплавишься.
Где-то на улице раздался треск и грохот. Дэмин проглотил последний комок риса и отложил треснутую миску. Голос соседки дрогнул и стал тише, но, похоже, она боялась, что ребёнок снова заплачет, если она перестанет петь.
Там, в зловещей тишине,
Бродят демоны во тьме,
После Ночи поутру
Твою душу заберут.
Грохот сменился на звуки шагов: что-то прошлёпало по улице мимо их лачуги, тяжело дыша, точно больной в последние свои дни. Мать Дэмина издавала такие же звуки, только тише, когда помирала на соломенном настиле. Спать на нём теперь было ещё неприятнее — запах гнили так и не выветрился, но Дэмин привык. Гораздо хуже было то, что это «что-то» за стенами замерло.
Шэнми душу потерял,
Тщетно он её искал,
С крыши ухнул,
В Бездну рухнул.
Бáю-бáю,
Не ходи по крáю…
Голос женщины совсем стих. Дэмин вжался в угол, подальше от стены, отделявшей его от соседки, и предусмотрительно спрятал миску за собой — другой не было. Он знал, что будет дальше.
Лачуга вздрогнула, и нечто тяжёлое ударилось в соседнюю дверь, хрюкнуло и замерло на мгновение. А затем последовал новый удар. И ещё. И ещё. «Какая же она дура! Могла бы просто оставить ребёнка снаружи», — вот о чём думал Дэмин, когда внешняя стена лачуги поддалась и разлетелась. Его каморку задело тоже — трещины пошли по глине, расползаясь опасной паутиной, а с той стороны колыбельная перешла в крик, смешавшийся с громким чавканьем. Невидимая тварь взвыла, а затем захохотала и, похоже, бросила что-то в сторону комнатки Дэмина, от чего хлипкая перегородка окончательно рассыпалась. Плохо.
Чудовище повернуло свою пасть в сторону Дэмина. Оно походило на старого скупщика, умершего два года назад, — Дэмину даже показалось, что правую щёку разрезал такой же уродливый шрам, но в темноте он не мог толком разглядеть. Но чудовище всё же слабо напоминало человека: раздутое тело, как у утопленника, три ряда неровно растущих зубов, выпирающих из пасти, и острые когти, оторвавшие кусок от того, что минуту назад было его соседкой.
Тварь с чавканьем сунула свежее мясо в рот, продолжая рассматривать Дэмина. Тот не шевелился. Демон омерзительно засмеялся и подтянул растерзанное тело поближе. Нанизав его на когти, он медленно развернулся и покинул развалины, тяжело переступая безобразными лапами и таща окровавленный труп за собой.
Паршиво. Дэмин мрачно осмотрел руины своего дома. Если появится другой демон, ещё и голодный, то всё может закончиться гораздо хуже. Какая же всё-таки дура… Придётся снова пожить на улице, если после шествия не освободится ни одной конуры.
Стараясь двигаться как можно тише, он перебрался через пролом и быстро перерыл остатки скромного быта, пока на ощупь не нашёл несколько одеял, посуду и целый свёрток еды. Это хорошо. Он утащил сокровища к себе и спрятал, как мог. Вряд ли кому-то хватит смелости решиться на грабёж этой ночью. Стиснув зубы, Дэмин выбрался из дома и медленно пошёл по улице, прижимаясь к стенам. Завтра он осмотрит дыру в стене и перетащит припасы в надёжный схрон, а сейчас нужно найти укрытие получше.
