Седлая прыгуна, Иеро искоса поглядывал на лежащий впереди узкий зев ущелья, но, кроме каких-то маленьких птичек, гонявшихся за насекомыми в мутноватом утреннем тумане, там не просматривалось ровным счетом ничего. Хор ночных голосов давно утих, и только изредка чей-нибудь далекий вопль или рык напоминали о том, что обладатели голодных желудков никуда не исчезли и ждут ночи в своих берлогах. Птички благозвучно чирикали, и, вместе с едва заметным плеском льющейся воды, то были единственные звуки, нарушавшие тишину ущелья.
Однако Иеро внимательно оглядывался по сторонам, когда разобрал баррикаду и выпустил Сеги наружу. Сейчас лишь вывороченные с корнем кусты напоминали о летающем чудище, решившем полакомиться всадником и его скакуном. Священник уселся в седло, и прыгун послушно припустил вперед по сужавшемуся ущелью. В конце его виднелись высокие деревья и можно было надеяться, что склон там более пологий и удобный для восхождения.
Много часов спустя Иеро уже так углубился в лабиринт оврагов и лесных дебрей, что, совершенно потеряв ориентацию, продолжал ехать наобум. Боль в голове постепенно усиливалась, но он не обращал на это внимания. Постороннему зрителю сейчас могло показаться, что всадник выглядит как-то странно; отсутствующее выражение глаз говорило о предельной коцентрации, словно он отчаянно пытался объяснить – или внушить себе – некую мысль.
Зато его скакун явно беспокоился. Дождь перестал, зато густой, как сметана, туман окутал путников сплошной серовато-белой массой, и пробираться сквозь него приходилось почти наощупь. Огромные, покрытые мхом валуны важно выплывали из белесоватой дымки и проваливались туда же, когда попрыгунчик проносился мимо. Деревья по большей части сменились гигантскими зарослями похожих на лопухи растений и папоротниками, чьи макушки плавали где-то в тумане, высоко над головой. Почва стала сырой, болотистой и негромко хлюпала под лапами Сеги. Несчастный хоппер совсем извелся от страха – его большие глаза непрерывно вращались, а длинные уши нервно подергивались то в одну, то в другую сторону.
Впрочем, любое существо, с ментальным даром или без оного, чувствовало бы себя здесь неуютно. Что до священника, то он, казалось, впал в транс и, в то же время, какой-то частью сознания хладнокровно регистрировал все происходящее – например, сейчас они ехали по дну глубокого каньона, который, постепенно повышаясь, вел куда-то вверх. Весь трагизм ситуации заключалась в том, что подобные факты лишь оседали в его памяти, но разум не обрабатывал их – «обратная связь» отсутствовала. Любые тревоги попрыгунчика ласково, но непреклонно подавлялись, и дрожащий, но по-прежнему послушный зверь двигался туда, куда направлял его человек. Преданность хозяину и годы постоянных тренировок пока что держали в узде его животные инстинкты, настойчиво предупреждавшие об опасности.
Через несколько часов земля – или та мокрая смесь из раскисшего мха и грязи, которую можно было назвать землей – пошла под уклон, и небольшие мутные ручейки дождевой воды заструились в попутную сторону.
Тишина больше не давила. Кроме их собственного дыхания, убаюкивающего поскрипывания кожаного седла и хлюпанья почвы под лапами попрыгунчика, сквозь туман не доносилось абсолютно никаких звуков. Лишь изредка гулкие шлепки срывающихся с веток капель достигали ушей священника. Казалось, они навсегда затеряны в этом молчаливом, затянутом белесоватой дымкой мире, неподвижном, статичном, навеки отданном во власть серых туманов и гигантских влажных лопухов. Движение здесь выглядело как некий вызов сложившемуся укладу жизни, а уж о громких звуках и говорить не приходилось. Только ленивые, заросшие мхом валуны, да глядевшие в сонные лужи огромные папоротники имели право обитать в этом далеком от солнца уголке мира.
И все же путники продолжали идти вперед по топкой тропинке, змеившейся среди отполированных водами камней, где даже вездесущий мох не мог найти опору. Клубы густого тумана кольцами обвивались вокруг них, поглощая все звуки, словно укутывая их в толстое ватное одеяло.
Но вот инстинкт подсказал Иеро, что они выезжают на открытую местность. Обволакивающий их туман нисколько не поредел, но какое-то внутреннее чувство не позволяло священнику усомниться в возникших ощущениях. Нет, они определенно находятся уже не в узком овраге! Скорее, внутри огромного котлована в сердце страны холмов… И здесь кто-то его поджидает – так же, как и многих других, пришедших сюда до него… Все они одолели десятки миль, чтобы попасть в это место, ибо так пожелал властитель державы туманов.
Иеро заставил Сеги остановиться и бездумно оглянулся вокруг. Туманная завеса медленно поднялась, и он увидел воду.
Прямо перед ним раскинулось небольшое горное озеро, и мгла, клубясь над водой, отступала к дальнему берегу. Они стояли на вытянутой низкой косе, глубоко вдававшейся в неподвижную водную гладь. Почва под ногами уже не выглядела мокрой смесью грязи и мха; наоборот, это было что-то ощутимо плотное, надежное, хотя и не такое твердое как камень. Священник поглядел вниз и увидел россыпь маленьких белых предметов; одни из них были округлыми, другие щетинились изломами и острыми углами, а вдалеке лежали и более крупные экземпляры, размером с его руку и даже с поваленный древесный ствол. Вдруг что-то сдвинулось в его голове, и он, на секунду прикрыв глаза, распахнул их снова.
Кости! Вот это что такое! Перед ним, от берега до берега, простиралось огромное кладбище!
Сколько живых существ из внешнего мира внесло свою лепту в этот чудовищный могильник, не мог бы сказать никто – даже, пожалуй, сам обитатель горного озера.
С первого взгляда было ясно, что эта таинственная тварь не имеет никаких пристрастий, касавшихся ее рациона. Просторные, выпуклые, увенчанные метровыми бивнями черепа травоядных исполинов валялись на берегу вместе с более плоскими и вытянутыми черепами антилоп; торчавшие из-подо мха челюсти хищников с острыми клыками подтверждали, что и они нередкое блюдом в меню хозяина джунглей; останки рептилий, земноводных и млекопитающих мирно лежали здесь, разделив общую судьбу и, наконец, соединившись в вечном сне. В смерти! Единственным свидетелем этого вечного союза была разъедающая их плесень, а единственной эпитафией – молчание.
Человек и прыгун тоже молчали. Сеги перестал дрожать и погрузился в какую-то странную апатию, Иеро же просто сидел и ждал – неподвижная бронзовая статуя на бронзовом скакуне. Две головы, одна над другой, зачарованно уставились в черную воду, словно заранее соглашаясь ждать столько, сколько будет нужно. Ждать терпеливо и покорно, совсем как те холмы, что пленяли мечтой о вечном спокойствии…
