Едва последний луч солнца исчез за горизонтом, Менион заметил на востоке человека, идущего в противоположном направлении. Менион тут же окликнул его, но тот, казалось, испугался внезапного появления горца и попытался убежать. Принц Лиха не раздумывая бросился в погоню за перепуганным путником, громко крича о своих добрых намерениях. Через несколько минут он догнал бедолагу, который оказался торговцем, разносящим кухонную утварь по разбросанным в здешних низинах редким селениям. Сгорбленный робкий человек до смерти испугался неожиданной погони, а при виде высокого горца с мечом в руках, свалившегося на него в сумерках как снег на голову, пришел в ужас. Менион поспешно объяснил, что не желает ему зла, а просто ищет друзей, с которыми разминулся в Черных Дубах. Как оказалось, горец не мог придумать ничего хуже, потому что после этих слов перепуганный торговец явно считал его сумасшедшим. Менион хотел назвать свой титул, но вовремя передумал. И все же ему удалось выпытать у своего дрожащего собеседника кое-что. Оказалось, рано утром торговец видел издали двух путников, похожих по описанию на его друзей из Дола. Выдумал ли торговец свой рассказ из опасения за жизнь или просто поддакивал, Менион так и не понял, но все же поверил маленькому человечку и пожелал ему доброго пути, и тот, безмерно счастливый, что так легко отделался, быстро засеменил в южном направлении и вскоре растворился в ночной темноте.
Мениону пришлось признать, что в наступившей темноте будет трудно отыскать следы братьев, и он задумался о ночлеге. Он отыскал две большие сосны, которые показались ему наиболее надежным укрытием, и направился к ним, с тревогой всматриваясь в ясное ночное небо. При свете луны рыщущая в поисках добычи тварь с Севера могла легко отыскать место ночевки путников, и он мысленно взмолился, чтобы у друзей хватило здравого смысла разбить лагерь в укромном месте. Менион сбросил мешок и оружие под могучей сосной и заполз под сень низко нависающих ветвей. За последние два дня пути он почти ничего не ел и теперь, проглотив последние припасы, подумал, что и братьям Омсфорд вскоре придется довольствоваться малым. Громко проклиная неудачу, разлучившую их, он неохотно завернулся в легкое одеяло и быстро уснул, положив рядом обнаженный меч наследников Лиха, тускло поблескивающий в лунном свете.
На следующее утро Менион Лих, ничего не ведая о событиях минувшей ночи, потому что он крепко спал в нескольких милях южнее Серебристой реки, проснулся с новым планом в голове. Если он срежет путь и пойдет на северо-восток, то наверняка повстречается с братьями. Он был уверен, что, следуя на восток, в Анарский лес, они не станут отклоняться от берегов Серебристой реки и пойдут по всем ее изгибам, а значит, их пути неизбежно пересекутся выше по течению. Больше не обращая внимания на слабо протоптанную дорожку, обнаруженную им накануне, Менион двинулся по равнинам на восток, сказав себе, что всегда сможет вернуться вниз по течению, если не обнаружит на берегу следов братьев. Вдобавок он тешил себя надеждой подстрелить мелкую дичь, чтобы добыть мяса на ужин. Менион насвистывал и пел на ходу, мрачное выражение сошло с худощавого лица, мысль о скорой встрече с друзьями придавала ему сил. Он даже представлял себе легкое недоверие, написанное на суровой физиономии старины Флика. Легко и уверенно он двигался вперед размашистой твердой поступью опытного охотника и путешественника, быстро оставляя за спиной мили пути.
Мысли его унеслись к событиям прошедших дней, и он принялся думать о том, что случилось. Горец мало знал об истории Великих войн и правлении Совета друидов, о таинственном появлении так называемого Повелителя чародеев и поражении, которое тот потерпел от объединенного войска трех народов. А о легендарном мече Шаннары, сказочном оружии, которое годами служило воплощением свободы, добытой отважными воинами, Менион не знал почти ничего. И теперь мифический меч принадлежал по праву рождения безвестному сироте, наполовину человеку, наполовину эльфу. Эта мысль казалась настолько нелепой, что он никак не мог представить Ши в подобной роли. Чутье подсказывало Мениону, что в этой цепи недостает какого-то важного звена, а без него загадка великого меча так и останется неразгаданной и трое друзей будут беспомощны как слепые котята.
Еще Менион признавал, что не только дружеские чувства заставили его пуститься в это приключение. Флик не ошибался в своих подозрениях. Даже сейчас Менион не вполне понимал, почему согласился на опасный поход. Он сознавал, что недостоин называться принцем Лиха. Жизнь собственного народа не слишком интересовала его, он никогда искренне не проникался судьбой своих подданных. Никогда не пытался вникнуть в премудрости справедливого управления обществом, где единственным законом являлось слово монарха. Однако он не считал себя хуже многих других людей. Ши твердо верил, что его друг достоин уважения. Что ж, возможно, неспешно размышлял Менион, однако до сегодняшнего дня вся его жизнь, казалось, состояла из длинной вереницы нелепых событий и диких эскапад, которые редко, если вообще когда-нибудь служили благим намерениям.
Поросшие травой равнины сменились грубой голой землей, она резко вздымалась небольшими холмиками и так же резко уходила вниз, в обрывистые, похожие на канавы долины, из-за которых путешествие замедлялось, а порой становилось и просто опасным. Менион с тревогой вглядывался вперед в надежде увидеть равнину, но из-за неровностей рельефа местность просматривалась плохо даже с вершин крутых подъемов. Он шел дальше, осторожно и размеренно, не обращая внимания на неровности почвы и кляня себя за решение идти этим путем. Мысли принца витали далеко, но внезапный звук человеческого голоса быстро вернул его с небес на землю. Несколько секунд Менион напряженно прислушивался, но звук не повторялся, и горец решил, что виной всему ветер или его буйное воображение. Однако через миг Менион снова услышал его, таинственный и тихий женский голос нежно пел далеко впереди. Менион пошел быстрее, дивясь прихотям собственного слуха, однако сладостный голос с каждым шагом становился все громче. Вскоре чарующее женское пение наполнило воздух живой, торжествующей радостью, голос проникал в самые сокровенные глубины разума горца, заставляя его следовать за собой, стать таким же свободным, как и сама песня. Словно завороженный, он размеренно шагал на зов, счастливо улыбаясь картинам, которые навевало на него радостное пение. В голове мелькнула смутная мысль, что может делать женщина в этих унылых холмах и долинах, за много миль от цивилизации, но песня, казалось, гнала прочь все сомнения, мягко убеждая, что идет от самого сердца.
