— Ты этого хочешь? Купить тебе овсяных оладушков с семенами ногги?
— Ладушков с семенами ногги! Фсяных ладушков с семенами ногги!
— Я быстро, — пообещала Изарис.
— Не волнуйтесь, мы подружимся, — улыбнулась Кэнди, опускаясь на корточки рядом с ребенком. — Правда, Майза?
Девочка светло улыбнулась. Зубы у нее были полупрозрачными, с легким налетом синевы.
— Фсяных ладушков с семенами ногги! — заявила она. — Не дам!
За долгие годы преданной службы Кристоферу Тлену Мендельсон Остов великолепно изучил внутреннее устройство Двенадцатой башни на острове Горгоссиум. Он мог бы с закрытыми глазами пройти через кухни в комнаты для гаданий, отыскать дорогу в подвалы, Черную часовню и залы Слез.
Но сегодня, возвратившись на остров с известием о том, что он упустил решительно все и вся (Ключ, Хвата и его сообщницу, девчонку по имени Кэнди), Остов получил приказание от своего господина, которое тот передал через слугу, тупоголового Нава, — явиться с докладом в помещение, где ему не случалось бывать еще ни разу: в Большую библиотеку, располагавшуюся в верхней части башни.
Остов покорно побрел в библиотеку. Она оказалась огромной, он никогда еще не видел таких просторных помещений: круглый зал во всю ширину башни, без окон, с полками, тесно уставленными книгами и поднимавшимися ввысь футов на сорок.
Там он и стал ждать своего господина. На душе у Остова было скверно, хуже некуда. Одет он был в длинный, изрядно потрепанный плащ, подбитый мехом молодого оборотня, но даже в этом теплом одеянии Остову было зябко. Он изо всех сил стиснул челюсти, чтобы не стучать зубами от ужаса. Ему было хорошо известно, что при встречах с хозяином страх свой следует по возможности скрывать. Кристофер Тлен бывал особо жесток со своими приближенными, если чувствовал, что его боятся.
Мендельсон не раз становился свидетелем жестоких выходок Тлена. Порой во время прогулок по лабиринтам Башни Остову чудилось, что из-за каждой запертой двери до него доносятся жалобные крики, рыдания и мольбы о пощаде. Это стенали пленники Тлена. Даже сегодня, взбираясь по ступеням лестницы, которая вела в Большую библиотеку, он мог поклясться, что из наружной стены к нему взывает голос существа, навеки замурованного в ее толще, в тесном, темном пространстве, и молит о глотке воздуха, о корке хлеба, о милосердии.
Но кому, как не Мендельсону, знать, что в подобном месте смешно и нелепо даже помышлять о милосердии! Под сводчатыми потолками Двенадцатой башни, испещренными изображениями, при одном взгляде на которые пробирал ужас, разыгралось немало кровавых трагедий, немало чудовищных сцен, и ни одна из жертв, очутившихся тут, не была помилована.
У Остова отчаянно разболелся обрубок изувеченной ноги, однако сесть он не осмелился, ведь Тлен мог войти в любую минуту, и, застань он своего провинившегося подданного сидящим, тому пришлось бы худо. Вместо этого, чтобы хоть чем-то себя занять, Остов подошел к одному из многих столов, разбросанных по огромному залу. На столешнице громоздились книги, снятые с полок, вероятно, по распоряжению Тлена, которому они зачем-то понадобились.
Внимание Остова привлекла одна из книг, лежавшая на высоком пюпитре. Ее он помнил с детства. Называлась она «Стишки и песенки Кологроба». Это была одна из его любимейших книг, он знал наизусть добрую половину содержавшихся в ней считалок, стихотворений и колыбельных, включая и ту славную песенку, которую он спел девчонке из Иноземья. Книга была открыта на странице с прелестной колыбельной, из тех, которые он за давностью лет успел позабыть, но теперь, едва начав читать, сразу вспомнил.
Мой маленький страшилка,
Ты мчишься во весь дух
Расковырять могилку,
Пока молчит петух.
Повесели скелеты
И танец им спляши,
Вальсируй до рассвета
В кладбищенской тиши.
Остов наслаждался чтением, он шевелил губами, не издавая ни одного звука, и перед глазами у него разворачивались милые сердцу картины детства: вот в кухне на низенькой скамеечке сидит его покойная матушка, Миазма Остов, которую окружили трое сыновей — Исчад, Мерзон и Мендельсон, и скрипучим голосом читает одно за другим сочинения Кологроба. Милая матушка! Как он ее любил! Остов вздохнул и стал читать дальше:
Мой маленький страшилка,
Чудовищен твой лик:
Летучей мыши крылья,
Как у вампира клык,
В буграх и шрамах кожа,
Хвост тонкий, как змея.
Откроешь рот, и что же?
Пугаются друзья,
Все дьяволы и черти,
— Так ты горазд орать.
— Ты юный рыцарь смерти,
Тобой гордится мать.
«Так ты горазд орать» — эта фраза на протяжении долгих лет время от времени всплывала у него в памяти, хотя он до настоящей минуты никак не мог припомнить, откуда она. Он не раз спрашивал себя, удастся ли ему в случае необходимости издать такой вопль, которого испугались бы даже дьяволы и черти.
Сделав глубокий вдох, Остов зарычал. Низкий, грозный звук наполнил помещение, отразившись эхом от сводчатых потолков. Любой враг устрашился бы, доведись ему такое услышать, подумал Остов, чрезвычайно собой довольный. Именно так он зарычит, когда поймает наконец ту девчонку. От подобного рыка у нее мозги взорвутся!
Остов снова издал рычание, на сей раз открыв рот пошире и обнажив длинные коричневато-серые клыки. С вершины книжных полок сорвались потревоженные воплем два крылатых создания. Покружив в воздухе, они зависли футах в трех над головой Остова. Размером с грифа, с пепельно-серыми обрюзгшими и злыми личиками, они выглядели чем-то вроде чудовищной карикатуры на херувимов.
— Проваливайте отсюда! — взвизгнул Остов, задрав голову.
Дьявольские существа на миг обратили на него свои маленькие тусклые темные глазки, лишенные белков, и, решив, по-видимому, что он не стоит внимания, вернулись в свои гнезда на полках.
Мендельсон склонился над книгой, чтобы дочитать колыбельную до конца:
Мой маленький страшилка,
Ты мчишься, мчишься прочь,
Едва забрезжит солнце,
— Тебе милее ночь.
В моих ночных кошмарах
Будь гостем дорогим,
Лишь там, дитя...
— Остов!
Мендельсон обернулся на грозный звук этого голоса, исходившего из затененной ниши в дальней стороне зала. Ни одна из многочисленных дверей не скрипнула, впуская Кристофера Тлена внутрь библиотеки. Он все это время находился здесь, наблюдая за Остовом. Слушая, как тот практикуется в рычании.
Мендельсон застыл как вкопанный. Он напряженно вглядывался в сумрак, ожидая появления того, кто только что его окликнул, — Повелителя Полуночи, Кристофера Тлена собственной персоной.
