— Ардагаст, убийца родичей! Царь ты или нет, я вызываю тебя на бой!
В руках царевны разом сверкнули меч и акинак. Лицо Ардагаста исказила досада. Меньше всего ему хотелось начинать царствование с убийства двоюродной сестры. Но тут дорогу разъярённой воительнице преградила Ларишка:
— Стой, Саузард! Прежде чем сражаться с мужчиной и царём, попробуй победить меня, женщину!
Длинный меч скрестился с кривой махайрой, со звоном высекая искры. Тохарка легко и умело отражала бешеный натиск противницы. Каждый удар отзывался болью в обожжённой руке Саузард, но царевна, сжав зубы, не издавала ни единого крика. Длинные тёмные волосы обеих всадниц метались в воздухе, словно две чернокрылые птицы бросались друг на друга. Меч сарматки несколько раз соскальзывал со шлема Ларишки, а стальное жало акинака едва задевало кольчугу, всякий раз встречаясь с акинаком тохарки.
Вдруг царевна, сделав ложный выпад акинаком, вонзила его в шею коню Ларишки. С предсмертным хрипом конь упал, придавив ногу своей хозяйке. Чёрные глаза Саузард загорелись, как у хищной птицы, настигшей добычу, крылья ястребиного носа напряглись. Длинный клинок обрушился на тохарку. Но та успела перехватить его, как клещами, махайрой и акинаком, и вывернуть из руки противницы. Та соскочила наземь с одним акинаком в руке, но Ларишка уже выбралась из-под тела коня и нанесла такой удар махайрой, что шлем сарматки прогнулся и треснул, а она сама рухнула в траву без сознания.
К обеим воительницам уже спешили их мужья. Андак поспешил вынести свою жену прочь из круга и с собрания. Ларишка, приводя в порядок волосы, с сожалением сказала Ардагасту:
— Потерять такого коня из-за этой злобной дуры! Понимаешь, я думала только, как бы её не убить. Чтобы кто-нибудь не взялся тебе мстить ещё и за неё...
— А если хоть один мужчина посмеет вызвать на бой царя, то будет сначала биться со мной, — громко произнёс Хор-алдар.
— А я у такого нахала просто отберу оружие, а самого запрягу в плуг, — добавил Ардабур.
В круг степенно въехал старый князь с лицом, иссечённым шрамами.
— Царь Ардагаст! Я сражался ещё с дедом и отцом Сауаспа и рад теперь приветствовать тебя. Но помни: отныне ты — царь росов, а мы, росы, любим войну. Мы скучаем без набегов и походов. Води нас за бессмертной славой и богатой добычей, и мы не пожелаем себе другого царя.
Росы одобрительно зашумели. Старик испытующе взглянул на молодого царя, и тот не отвёл взгляда:
— Мы — народ воинов. Но что такое воин без чести, думающий только о добыче? Подлый разбойник, и бог его — Саубараг. Настоящий воин защищает жреца, пастуха и пахаря и не предаст их за все сокровища кесаря. Такого воина любят светлые боги и награждают честной добычей, и его душа с поля боя возносится в Царство Солнца. — Он простёр руку над чашей Колаксая. — Клянусь Солнцем и этой Огненной Чашей: никто из вас не будет стыдиться ни тех походов, в которые я вас поведу, ни той добычи, которую вы привезёте. Я, Ардагаст, Огненный Гость, поведу вас, росы и венеды, путём Огненной Правды!
Молчавший до сих пор Инисмей приветственно поднял руку:
— Ардагаст, сын Зореслава! Мой отец, великий царь Фарзой, рад видеть тебя царём росов и венедов, и я тоже. Отныне ты — страж северных границ Аорсии и наместник над венедами. Твой дед Властимир был наместником царских сарматов, не захотел подчиниться аорсам и возмечтал стать царём сколотов-пахарей. Его вины на тебе нет, но помни его судьбу. Твоё дело — собрать до весны дань со всех венедов, днепровских, бужских, припятских и деснинских. И ещё: не восстанавливай ни сколотских городов, ни венедских городков. Они не нужны. Непобедимая сарматская конница — вот теперь ваша стена, венеды!
Царевич улыбнулся и тихо добавил, обращаясь к Ардагасту:
— А ты с тех пор стал ещё отчаяннее, если ввязался в такое дело, и победил.
Ардагаст вынул из золотых ножен меч Куджулы:
— Слава Фарзою, нашему великому царю!
— Слава! — подхватили росы и венеды.
На поясе у Инисмея, как и у его отца, держал за лапы двух грифонов узкоглазый бог. Бог хитро улыбался, довольный своими учениками.
Буйный пир шумел на берегу Росавы — царский пир. Рекой лилось вино и пиво, мёд и кумыс. Князья не пожалели скота для угощения и подарков царю, зная: тот ещё и прикупит скот для своего стада, ведь Куджула щедро одарил своего лучшего дружинника. А потом можно будет и самим ездить пировать к царю. Земля дрожала под ногами плясунов. Сам Ардагаст танцевал по-венедски — вприсядку и по-сарматски — скрещивая над головой два акинака. Инисмей плясал с чашей вина. на голове, не пролив ни капли, а Хор-алдар прошёлся в танце посреди пирующих, не задев ни одного кувшина, ни одного блюда.
Лишь Андака с Саузард не было на пиру. Царевна с перевязанной головой лежала на подушках в полутёмной юрте. Рядом с понурым видом сидел её муж и рассеянно отхлёбывал кислое боспорское вино из узорчатой мегарской чаши. Сейчас даже хмель не брал его.
В глубине души он был, впрочем, рад, что живым выбрался с собрания. Третьим в юрте был Спевсипп, которому вино уже успело вернуть бодрость духа.
— Зачем мы дожили до этого дня? Племени росов больше нет. Остался сброд, рабы венедского ублюдка. Ни один мужчина, ни один не посмел сразиться с убийцей родичей... — Кулак Саузард бессильно утонул в подушке.
— Всё не так уж печально и не так безнадёжно, — проворковал Спевсипп. — Вы всё ещё богаты и свободны, а недовольных тираном всегда больше, чем тех, кто явно выказывает недовольство. Скоро Ардагасту придётся вести сарматов в поход, и не в далёкие земли, а к венедам за данью. И тогда, — грек хитро усмехнулся, — нужно будет очень немного, чтобы между двумя народами снова встала кровь.
— Да. — Губы Андака растянулись в ехидной ухмылке. — Волк, олень и архар не уживутся в одной чаше — даже в солнечной.
— Чтобы их помирить, нужно быть богом, — подхватил Спевсипп. — Или героем, как Адмет, что запряг в одну колесницу вепря и льва, и то с помощью Геракла. А изменить природу людей не дано и герою. Боги создали их такими, что каждое племя ищет лишь своей выгоды, а побеждает сильнейший, и боги всегда за него.
Спевсипп не любил Ардагаста. Но не важно, кто будет царём этой варварской глуши — хоть бы и полувенед. Лишь бы и дальше в лесах лилась кровь, горели сёла и городки, а в Пантикапей и Ольвию тянулись невольничьи караваны. Для этого природа, то есть Бог богов, и предназначила варваров в этом жестоком, но прекрасном и мудро устроенном мире.
Мужчины ещё пили и беседовали, но смертельно уставшая царевна уже погрузилась в сон. Она увидела перед собой поросшие травой валы Экзампея и выходящую из вала женщину с ястребиным носом, в чёрном кафтане с золотыми бляшками, очень похожую на неё саму. Мать погибла, когда Саузард не было и года, но призрак Саузарин часто являлся к ней, а Сауаспу ещё чаще. Не доверявшая живым людям и презиравшая их, кроме разве что отца, царевна во всём доверялась лишь мёртвой матери. Вот и сейчас она подошла к царице, уткнулась ей в плечо и тихо заплакала, утирая слёзы волосами.
