Невозможно поверить, внезапно подумал Дарэк, но неужели Атайя теперь уже не главный его враг?
Он налил стакан вина, чтобы успокоить нервы, но желудок отверг первый же глоток, и король поспешно выплюнул вино в носовой платок. Красное вино казалось кровью на снежно-белом полотне, и Дарэк в страхе и отвращении быстро спрятал платок. Боже, он взволнован гораздо сильнее, чем мог позволить себе.
Он повернулся, собираясь покинуть покои королевы, прихватив тряпичных кукол, которых Сесил просила отослать. После обеда он пошлет курьера в Рэйку. У дверей Дарэк вгляделся в тряпичные лица любимых кукол сына, и страшная правда его положения внезапно потрясла короля, словно удар в живот, выворачивая внутренности наизнанку сильнее, чем глоток вина, который он пытался сделать ранее. Корбалы были защитой его королевства… его единственной защитой. А без них лорнгельды, придут ли они из Кайта или с Саре, отнимут у него королевство гораздо проще, чем взрослый вырвет тряпичную куклу из слабых рук ребенка.
— Убери его! — вскричала Атайя, прижав ладони к вискам, словно для того, чтобы не дать голове расколоться, а мозгу вытечь на колени. Корбал выиграл эту битву, и Атайя уступила его силе так легко, словно боролась на руках с Ранальфом. — Кровь Господня! — простонала принцесса, крепко зажмурив глаза, чтобы уменьшить боль. — Я чувствовала себя так, словно кто-то раскроил мою голову добела раскаленным топором.
Кейл завернул корбал размером с желудь в кожаный кисет, сочувствующее выражение странно смотрелось на грубом солдатском лице.
— Вы слишком быстро перешли к более крупным кристаллам, миледи. Может быть, на сегодня хватит?
— Когда я решу, что хватит, тогда и хватит, — жалобно проворчала Атайя. — Еще немного. Я должна справиться!
Принцесса откинулась в прохладный клевер — гостеприимное прибежище от жары начала июля — и позволила расслабляющему бормотанию ручейка и серебристому мерцанию трав унести ее в исцеляющую дрему. Всю неделю день за днем они с Кейлом возвращались на маленькую полянку севернее лагеря, и каждый раз принцесса настаивала на увеличении размера кристалла. Она уже стала привыкать к ужасной рутине, а сегодня потерпела поражение от корбала, которому успешно противостояла два дня назад.
Позднее — она не смогла бы точно определить, как долго дремала, так как сквозь дымку боли в голове не ощущала течения времени, — по тропинке послышались шаги, и, открыв глаза, Атайя увидела Джейрена, поставившего плетеную корзинку на землю у ее ног.
— Вы забыли это, когда уходили. Я не мог принести корзинку раньше — пришлось подождать, пока Кейл уберет кристалл, чтобы подойти поближе. А ну летите отсюда! — Он неожиданно взмахнул рукой, прогоняя трио пчел, которые вились над корзинкой. — Этим летом от них нигде не скрыться. — С веселым видом Джейрен поцеловал Атайю. — Ну и как успехи?
Атайя откинулась на спину и смерила его взглядом, каким пьяница смотрит поутру на своего возмутительно трезвого товарища.
— Какого черта ты так веселишься?
Джейрен отступил на шаг и поднял руки, словно защищаясь от удара.
— Может быть, мне стоит разделить трапезу с пчелами? — предложил он. — Похоже, в их компании будет веселее.
— Ох, не обращай внимания, — вздохнула Атайя, сжимая в ладони цветы клевера. — Это все кристаллы. Чем они больше, тем меньше я могу их контролировать. Если принуждающее заклинание Мудреца такое же сильное, — добавила она с обреченным видом, — тогда меня не удивляет, что Николасу пришлось утратить часть своего разума, чтобы противостоять ему.
— Она не щадит себя, — проговорил Кейл, умоляюще посмотрев на Джейрена. — Скажите ей, что пора остановиться, — меня она не слушает.
Джейрен невесело рассмеялся.
— Думаешь, Атайя послушает меня? Хоть я и муж ей, но ты же знаешь ее дольше меня — пора бы понять, как она упряма в подобных вещах.
Не обращая внимания на недовольный взгляд Атайи, Джейрен уселся перед ней и вытащил содержимое корзины. Вареные яйца, две куриные ножки и кусок черничного пирога подняли настроение принцессы, и она вновь почувствовала себя человеком.
Атайя?
Принцесса вздрогнула от настойчивого голоса, прозвучавшего рядом с ее ухом и похожего на еле слышимый голос из сна, что грубо вырывает спящего из забвения. Первой мыслью принцессы было, что это голос корбала вновь тревожит ее обещанием боли. Затем она вспомнила, что кристалл надежно спрятан в кожаном кисете Кейла.
Атайя? — На сей раз голос стал громче. Он принадлежал Ранальфу, вызывающему принцессу через свою сферу. — Ты слышишь меня?
Атайя сморщилась, руки непроизвольно поднялись к вискам.
Что ты кричишь? — недовольно спросила она, хмуро глядя в пустоту перед собой, так как Ранальфа рядом не наблюдалось. — Моя голова и так раскалывается от боли.
— Прости, — отвечал Ранальф. Голос стал мягче, но не утратил настойчивости. — Мэйзон открыл панель в Килфарнане — и сейчас я нахожусь с ним в часовне. И судя по тому, как сморщен его лоб, готов спорить на всё виски Саре, что никому из нас не понравится то, что он собирается рассказать.
Атайе почудилось, что она слышит и другой отдаленный голос, что-то невнятно бормочущий, — вероятно, это Мэйзон пытался отрицать, что выглядит сморщенным. Она смахнула с подбородка последнюю каплю черничного сока и поднялась на ноги. Очевидно, новости Мэйзона действительно очень важны, раз уж Ранальф оторвал ее от работы с корбалами, вместо того чтобы дождаться, пока принцесса вернется в лагерь.
— Мы скоро будем.
Они добрались до лесной часовни менее чем за четверть часа и обнаружили Ранальфа, ссутулившегося в задумчивости на церковной скамье, словно воин, не смыкающий глаз в ночь перед битвой. Открытая панель располагалась сбоку от алтаря — мерцающее окно в другой мир, словно рама для ожившего портрета, изображавшего закутанную в серую мантию фигуру Дома Мэйзона Де Пьера, единственного в своем роде наставника школы магии, открытой Атайей в Килфарнане. Непостижимым образом ему удалось сохранить ухоженный и академический вид, несмотря на то, что вот уже более года Мэйзон находился вдали от комфорта родной Рэйки. Складки мантии выглядели так, словно их только что отгладили, а пышные черные волосы были уложены аккуратными завитками на плечах. Однако было очевидно, что Мэйзон чем-то огорчен — в немом возбуждении он все время расправлял на мантии несуществующие складки, а обычно безупречные ногти были искусаны до крови.
